Шрифт:
А выйдет или не выйдет моя книга… Я сказала тогда себе: «На всё воля Божья». И, сказавши так, больше не волновалась по этому поводу. Тем более – тот, кому она была адресована – Мой Клоун – всё равно её уже не прочтёт…
Так что торопиться было решительно некуда.
Но вот удивительное дело. За то время, что я ждала свою книгу, мне трижды выплачивали гонорар! И я даже смогла свозить своего сыночка на море, в Крым, в мой любимый Судак…
И Антоша, как и я, влюбился в море, в Крым… И Судак стал нашим общим любимым местом на земле. Почти таким же, как Москва.
Моя повесть о Клоуне. Я написала её за месяц, осенью восьмидесятого года. И назвала – «Я не прощаюсь с тобой».
Конечно, первые, кому я дала её прочесть, это были Каптеревы.
Звоню из автомата. Валерий Всеволодович радостно кричит в трубку:
– Ты написала прекрасный роман!
Потом дала прочесть Гавру.
Он сказал:
– Замечательно! Только я бы на твоём месте убрал из названия одно слово. Оно лишнее. И так всё понятно.
– Одно слово?
– Да. Одно слово из одной буквы – «я». И оставил бы просто – «Не прощаюсь с тобой».
Я почему-то согласилась.
Багульник Каптереву на день рождения. Несу ему сиреневый пожар – предвестье его любимой сирени… Моему брату Валерию сегодня восемьдесят один год!
Гостей немного, самые близкие друзья: Пресманы, Кнорре, Залетаев, Саша Филистеев, Лена Колат. И почему-то Оля Седакова, вижу её здесь впервые. Она читает длинные и мрачные стихи – о смерти. Всем сделалось нехорошо. Удивительная нетактичность, полное бесчувствие сердца: прийти на день рождения к восьмидесятилетнему человеку – и читать ему в подарок километровые стихи о смерти…
С того дня я Седакову не люблю. И не переношу её скучнейшные, вялые, мёртвые стихи.
Мне поручили написать редакторское заключение на рукопись Людмилы Фёдоровны.
Я это сделала с наслаждением, за один вечер!
Теперь её должны включить в план редподготовки. А потом – в план издания.
Забрезжил свет в конце тоннеля…
Забрезжила надежда на книжку.
И был в издательстве единственный человек, которого, так же, как меня, волновала судьба книги Людмилы Фёдоровны. Это – Виктор Сергеевич Фогельсон, редактор отдела поэзии. Он мечтал, что когда книга будет в плане редподготовки, он будет её редактором.
Это был самый опытный и самый интеллигентный редактор в «Советском писателе».
На всех редколлегиях Фогельсон выступал за скорейший выход книги Окназовой.
Но что мог сделать один-единственный голос хорошего человека?…
Голос, вопиющего в пустыне совкового издательства…
И всё же мне было легче от осознания того, что хотя бы один человек «за» книгу Людмилы Фёдоровны. Хотя бы один…
Спасибо Виктору Сергеевичу, человеку светлому, честному и всегда грустному…
Получила из журнала «Юность» прекрасную рецензию на свою повесть о Енгибарове.
Помчалась в редакцию.
– У нас всё решает главный редактор, – сказал мне завотделом прозы. – Зайдите к нему сами. Я уже говорил с ним.
Захожу. За большим столом в уютном кабинете сидит главный редактор «Юности». Он говорит:
– Да, хорошая повесть, я прочёл, мне понравилось. Но, к сожалению, я не могу её напечатать.
– Почему?
– Меня не поймут. Спросят: почему ты её напечатал? И что я скажу?
– Что повесть – хорошая. Вы же сами только что сказали.
– Этого – не достаточно. Мне много кого нужно напечатать: люди с именами, известные. Их дети… тоже народ небесталанный Я – не свободен в своём выборе: кого мне печатать. А Романушко – кто она такая?…
Всё понятно… Я всегда и везде буду «девочкой с улицы».
В отделе прозы, когда я сообщила решение главного, искренне огорчились.
– Послушайте, может, вы очерк о Енгибарове напишете? Очерк было бы легче пробить. Интересной публицистики нам всегда не хватает. Можете переделать повесть в очерк?