Я где-то читала, что после смерти ребенка распадаются семьдесят пять процентов браков. Но не хотела в это верить. Одно из моих отличительных качеств — то, что я вечно бросаю вызов статистике. Но я начинала все лучше понимать, почему так часто распадаются брачные узы.

Стив страдал ничуть не меньше моего, но у него все было иначе, он держал свою боль в себе. Моя скорбь прорывалась в диких эмоциональных срывах, я рыдала, вопила, обвиняла, нуждалась в поддержке. Горе Стива было сдержанным, тихим. Если он и произносил какие-то слова, то только тщательно выверенные и продуманные, будто несколько капелек воды на апельсине на старинном натюрморте голландского мастера.

Стив справился с тем, чего ждали от мужчины: опознать тело в морге, беседовать с полицейскими, а завтра еще и явиться в суд в связи с расследованием, — однако все, что бушевало у него внутри, было скрыто, как за крепостной стеной. Отчасти в этом была виновата я. Тогда, через несколько дней после аварии, ни в коем случае нельзя было говорить, чтобы он перестал плакать. Все это время взгляд Стива блуждал где-то, задерживаясь то на занавеске, то на ковре, на фикусе. Он ни разу не посмотрел мне в глаза. Когда он спросил, пойду ли я с ним в суд, я отказалась. Мне было даже подумать страшно о том, чтобы вновь пережить все это в присутствии чужих людей. Будь я хорошей женой, смогла бы найти в себе мужество согласиться. Нам обоим сейчас нужна была помощь, мы нуждались в ней как никогда, но ни у одного из нас не хватало сил поддержать и утешить другого.

Нас позвал Роб. Он ползал по полу в гостиной, дразня Клео отцовским носком. Роб тащил носок по комнате. Клео прыгнула, схватила носок в зубы, потом подскочила к Робу и бросила носок к его ногам. Она села рядом с Робом и замерла в ожидании, посматривая на него снизу вверх.

— Видите? Она приносит его, она делает «апорт»!

— Только собаки выполняют команду «апорт», — сказал Стив, поднимая с пола свой носок.

— Нет, ты только попробуй! — просил Роб.

Стив нерешительно подбросил носок в воздух. Клео сорвалась с места и, схватив носок, положила его на сей раз к моим ногам.

Котенок считал, что мы все имеем право поиграть с носком. Ей хотелось, чтобы игра была общесемейной.

— Клео играет в носкобол! — пошутил Роб.

А кошка не знала устали. Вскоре мы втроем, как зачарованные, следили за причудливыми пируэтами, которые она выписывала в воздухе, охотясь за трикотажной жертвой. Когда носок наконец закатился под диван, я даже почувствовала некоторое облегчение. Уж в этот пятисантиметровый зазор между диваном и полом ей не забраться.

Но я недооценивала гибкость Клео, которой позавидовал бы йог. Кошка без колебаний распласталась на полу и, извиваясь, стала ввинчиваться в узкую щель. Как будто рождение, только наоборот.

Наступившая тишина встревожила нас. Она застряла и не может выбраться наружу. В следующее мгновение из-за высокой диванной спинки мелькнула черная лапка. За ней другая. Два набора когтей уперлись в спинку, и вот уже над ними появилась мордочка, вдвое уже, чем когда мы ее видели в последний раз, глаза полузакрыты, уши плотно-плотно прижаты к голове. В зубах она победно сжимала пойманный носок.

Заходящее солнце тигровым глазом поблескивало над холмами. Небо порозовело от изнеможения. Накинув кашемировый кардиган, я отбивала куриные грудки. Ризотто из риса было достаточно нейтральным блюдом и не оскорбляло ничьих вкусовых пристрастий, так что в нашей семье его ели все.

Клео подняла нос, полузакрыв глаза, будто знаток вина, оценивающий аромат редкого бордо. Она, не отставая, бегала за мной по кухне, лапкой хватала за лодыжки и попискивала. Это не было мяуканье кошки, выпрашивающей подачку, скорее требовательный голос жрицы, негодующей оттого, что к ее ногам до сих пор не положили жертву.

Я сгребла ее в охапку, прижала к груди и уселась на кухонную табуретку. Клео тоскливо посматривала в сторону курицы, но тут ее внимание привлек мой шикарный кашемировый кардиган. Банальная овечья шерсть Клео не интересовала. Другое дело шерстинки, полученные от коз и подвергнутые долгой и сложной обработке. Она принялась, чавкая, обсасывать шерсть вокруг средней пуговицы.

Этому нельзя потворствовать. Я опустила котенка на пол. Тут же Клео снова вскочила мне на колени. Изображая изголодавшегося льва, она вонзила в кофту зубы. Я попыталась ее оторвать, но подскочила от острой боли: кошка прокусила мне большой палец. Мало того что она испортила кардиган, так еще и во мне просверлила дыру.

Вскрикнув, я прижала к ранке бумажное полотенце, чтобы унять кровотечение. Стив, увидев мое ранение, не особо удивился: Клео отлично удавалось доказывать, что он прав, не питая симпатии к котятам.

Вечером, когда мы сели ужинать, морщина между бровей у Стива стала еще глубже: его поразило, что упрямица Клео не желает понимать слова «На стол прыгать нельзя». Она раз за разом атаковала наши тарелки, не говоря уж о салфетках, солонке с перечницей, ножах и вилках.

У меня горел и пульсировал затылок. Больной палец ныл. Попытка расположить мужа к котенку потерпела крах. Я схватила ее и недрогнувшей рукой заперла в чулане со стиральной машиной.