— Простите за не совсем любезную встречу, — сказал любезно Грензен, — но, вы знаете, мы и тут не гарантированы от хамья. (Лицо его вдруг стало меланхоличным.) На днях, например, приехал с пополнением грузин… или армянин… и с места в карьер такую штуку устроил… я при дамах не могу… перед завтраком очень неаппетитно…

— Не рассказывайте… я догадалась.

— Нина Петровна, вы не можете догадаться.

— А я вам говорю, что догадалась.

— Студенты тоже… ехали бы в земский союз… Один за столом вдруг гаркнул: «В Москве все переворота ждут!» А Мария Николаевна, вы знаете, близка с царской фамилией…

— Ну да она же его и срезала… и тонко…

— Да… да… Говорит: в Англии есть хороший обычай за столом не разговаривать… А?

— Но вас узнать нельзя в форме.

— А к вам так идут косынки.

— Поздно, поздно, надо было с этого начать…

Нина Петровна и Лиля закатились было, но вдруг умолкли. В комнату вошла очень красивая и очень почтенная дама в белой косынке и чёрном платье, украшенном на груди красным крестом.

Позади неё усатый кривоногий солдат с лоснящимися щёками нёс на блюдечке какие-то пилюли.

Грензен и Кувашев подошли к ручке.

Нина Петровна опять сказала, но очень почтительно:

— Это наши друзья: Лососинов и Соврищев.

Дама испытующе посмотрела на них и протянула руку.

— Очень рада, — сказала она и, обернувшись к солдату: — Кидай сюда!

Солдат присел на корточки и кинул в щель возле двери три пилюли.

— Ну как, помогает? — спросил Грензен почтительно, но игриво.

— Через три дня все подохнут, — отвечала спокойно дама и пошла к следующей щели возле окна.

— Et nous aussi? (И мы также?) — прошептал князь.

— Cessez!..(Перестаньте)

Дама и солдат прошли в соседнюю комнату. Соврищев вдруг почувствовал себя в своей тарелке. Он в припадке восторга слегка пожал Лиле руку между плечом и локтем.

А Степан Александрович снова угрюмо поглядел в окно.

На грязном плацу продолжалось избиение чучела. Внизу зазвонил колокольчик.

— А не вредно сейчас позавтракать, — заметил Грензен.

Соврищев войну представлял себе иначе.

С Грензеном и князем Соврищев тотчас же подружился.

Степан Александрович был охвачен каким-то непонятным раздражением, хмурился и старался не сосредоточивать своих мыслей на формах Нины Петровны, что плохо ему удавалось.

Весь день прошёл в болтовне о московских знакомых, и под конец Степан Александрович стал серьёзно сомневаться, что война на самом деле происходит.

Когда наступил вечер и все разошлись по своим комнатам, Соврищев сказал Степану Александровичу, кивая на Грензена и князя:

— Поедем с ними.

— Куда?

— К одной здешней жительнице.

Степан Александрович ничего не ответил, с раздражением разделся, лёг и отвернулся от своих трёх сожителей.

— Пойдёмте, в самом деле, Лососинов, какого черта? — сказал князь, надевая куртку из солдатского сукна.

— Вы, вероятно, устали с дороги? — вежливо заметил Грензен и возвёл очи к потолку. — Ах, я вас вполне понимаю. Мне стоит проехать в поезде один день, и я пропащий человек.

— Пойдём, балда! — прибавил Соврищев, обнаглевший за этот день до неузнаваемости.

— Я не за этим приехал на войну, — сказал Степан Александрович, — девочки есть и в Москве.

— Таких, как здесь, нет! — воскликнул князь.

— А вы знаете, он прав, — все так же вежливо произнёс Грензен, — здешние девочки совершенно исключительны!.. Бог их знает, как они ухитряются сохранять духовную невинность, с ними можно даже разговаривать на отвлечённые темы… Нет, серьёзно… Вот Юзя… она историю искусств Любке читала…

— Какой Любке? Которая ушами двигает?

— Ну, Любке… такой учёный…

— А!.. Любке…

— Пойдём, ты с ними о философии поговоришь…

— Птица, философ… Ха, ха!..

Соврищев и князь расхохотались, а Грензен вежливо и укоризненно качал головой.

— Good night (Спокойной ночи), — сказал он, после чего все трое весьма ловко вылезли в форточку и скрылись во мгле,

Лососинов задёрнул штору и не успел даже собраться с мыслями, как дверь отворилась и в комнату вошла Марья Николаевна.