Шрифт:
И, кивнув головой, он ушёл.
Нечто вроде немой сцены из «Ревизора» произошло после его ухода в учительской.
Естественник стоял в позе мученика, только что подвергшегося заушению. Математик растопырил руки и тупо глядел на Марью Петровну, которая, в свою очередь, замерла, уставившись на Пантюшу.
За дверью шумело девичье море.
Три девушки — члены школьного совета — вошли в учительскую, красные и взволнованные.
— Мы хотим учиться по-старому, — заявили они робко, но настойчиво.
— Успокойтесь, — строго и спокойно сказал Соврищев, — учиться вы будете так, как это нужно…
— Нужно, как прежде…
— Ступайте и не волнуйтесь.
И Пантюша, затворив за девушками дверь, преспокойно закурил папиросу.
— Что же это такое? — пробормотал естественник. — Ведь это ужас… Я преподаю двадцать восемь лет… Никто не говорит, что не надо трудиться.
— Честь и слава всем трудам! — сказал математик грустно.
— Терпение и труд все перетрут, — заметила немка.
— II faut travailler [12] — произнёс француз, перекладывая из одного кармана в другой коробку с сахариновыми порошками.
— Да, но все это говорилось в другом смысле.
Степану Александровичу вдруг пришла в голову шалая мысль, а ну как его заберут за то, что он учил не так, как надо, да ещё про королеву. Ему стало не по себе.
— Господа, — сказал Пантюша, — я не понимаю, что вас так смущает? (Он понизил голос.) — Ясно, что мы будем преподавать так, как умеем и как мы считаем нужным… Слава богу, у нас у всех есть педагогические принципы, тщательно нами продуманные и проверенные на более или менее продолжительном опыте… Я думаю, что мы свои принципы не будем менять, как перчатки… Ну, а когда он будет приходить на уроки, я думаю, что это будет не так часто, — можно для виду… ну заставить всех дрова пилить и в это время говорить что-нибудь по этому поводу… Вы, например (отнёсся он к естественнику), говорите что-нибудь о древесине… вообще о лесе…
12
Надо работать (фр.)
— Это, конечно, можно, — произнёс мученик, слегка улыбнувшись.
— Вы, например, как математик, можете что-нибудь об окружности…
— Мы проходим стереометрию… Могу рассказать о цилиндрических телах…
— Ну вот великолепно… Степан Александрович расскажет в связи с пилкою дров… например, об аутодафе или Иоганне Гусе… Я могу что-нибудь про Некрасова… у него постоянно мужички за дровами ездят…
— А ведь это в самом деле! — сказал математик.
Все переглянулись и усмехнулись.
Марья Петровна протянула Пантюше руку.
— Золотая голова, — сказала она.
— Ну что вы! — ответствовал тот, целуя протянутую руку. — Просто я болею душою за школу и за родное просвещение.
Степан Александрович, поддавшись на миг общему настроению, чуть-чуть было не спросил: «А как ты думаешь, нас за сегодняшние уроки не посадят?» — но удержался, вспомнив, кто перед ним. И, однако, он это ясно чувствовал, на Пантюшу была теперь вся надежда.
Но судьба готовила в этот страшный день педагогам новое испытание.
Отворилась дверь, и в учительскую вошли три паренька в валенках (из присоединённых). То были Шустров, Прядов и Микиткин. Они держали в руках бумагу вроде прошения или заявления, написанного крупным почерком по ново-старому правописанию. «Заявление», например, написано было через «ять», так же, как и «требуем». А «хлеб» через «е ».
На мгновение повторилась немая сцена.
Пантюша не совсем уверенно взял бумагу.
— Хорошо, — сказал он, прочтя её с полным спокойствием, — мы сейчас это обсудим. Ступайте!
Но те не ушли.
— И мы будем обсуждать, — сказал, глядя в пол, Микиткин.
— Пожалуйста… Я тогда оглашу бумагу: «Заявление».
«Настоящим мы требуем:
Первым-наперво: организовать при школе комячейку.
Вторым-наперво: чтоб учиться, как сказано.
Третьим-наперво: иконы снять.
Четвертым-наперво: хлеб делить самим, а не экономке. Такой есть тоже закон.
И вообще чтоб в школьном совете состоять, как прочие члены».
Пантюша смолк.
Наступило гробовое молчание.
— Ну что ж, — сказал он, — это все требования справедливые. Мы не возражаем. Не правда ли?
Все молчали, потупившись.
Парни молча повернулись и вышли.
Марья Петровна не выдержала и погрозила им вслед своим пухлым дамским кулачком.
— Марья Петровна, не волнуйтесь, — сказал тихо Пантюша, ловя и целуя этот кулачок, — пусть делают… Не будем обострять отношений.