1748 — Василий Маркович, поручик Преображенского полка; Дарья Михайлова, дворовая девка.

1749 — Иванов, де-Сианс академии регистратор.

1750 — Корнилий, раскольный старец;

Лазарь Быстряков, солдат,

Алексей Язвенцев, Григорий Косоговский, арестанты; Шетенко, Матвей Шестаков, Иван Меркульев, солдаты; Поярков, однодворец.

Иеромонах Пафнутий, строитель Троицко-Волновского, близ Белгорода, монастыря. По делу проходят особенно многочисленные свидетели, в частности, строитель Троицкого Богоявленского, что в Московском Кремле, монастыря, приписанного к Троице-Сергиевой лавре, иеромонах Афанасий Дорошенко, певчий Кирила Загоскевич, иеромонах Троице-Сергиевой лавры Тимофей Куракин, генерал-майорша Бредихина и другие. Речь шла о подробностях венчания Елизаветы Петровны с А Г. Разумовским, которое якобы имело место после дворцового переворота, но перед венчанием на царство. Обряд совершал Кирилл Флоринский, произведенный затем в архимандриты Троице-Сергиевой лавры и члены Синода.

1751 — Андрей Позняков, титулярный советник;

1752 — Петр Прокофьев, крестьянин;

Григорий Воробьев, денщик;

Иван Гордеев, солдат;

Иван Пичугин, купец;

Иван Парцевский, дворовый человек

1753 — Авдотья Никонова, крепостная жонка и др.

Только «крепостная жонка» явно опаздывала. Уже не первый год в отношениях Елизаветы с Разумовским угадывалась тень равнодушия со стороны императрицы. Шуваловым удается предотвратить появление нового фаворита — юного Никиты Бекетова, растрогавшего Елизавету ярким румянцем, блеском живых темных глаз, разлетом соболиных бровей. Вовремя предложенные притирания ничего не оставили от былого вида, покрыв лицо камер-юнкера «подозрительной» сыпью. Мавра Шувалова приложила все свое умение. Но то ли бессильны старые друзья, то ли, напротив, сами готовы помогать неожиданно появляющемуся Ивану Ивановичу Шувалову. Его утверждение во дворце в 1752 году означало новую, и последнюю, главу в жизни Елизаветы.

…На что мне было решиться в критических обстоятельствах? Я могла лишиться жизни и чести. Надлежало вооружить себя мужеством и взять иную дорогу. Все способы истощались, все письма

были перехватываемы…

Из письма предполагаемой дочери

императрицы Елизаветы Петровны. 1775 г.

Ваше императорское величество!

Я полагаю, что было бы полезно предварить ваше императорское величество касательно историй, которые написаны были здесь в крепости. Их недостаточно для того, чтобы дать вашему величеству объяснение ложных подозрений, которые имеют на мой счет.

Поэтому я решаюсь умолять ваше величество лично меня выслушать, я имею возможность доказать и доставить большие выгоды вашей империи.

Мои поступки это доказывают. Достаточно того, что я в состоянии уничтожить все истории, которые вымышлены против меня без моего ведома.

Ожидаю с нетерпением повелений вашего императорского величества и уповаю на ваше милосердие.

Имею честь быть с глубоким почтением вашего императорского величества покорнейшая и готовая к услугам

Елизавета.

Неизвестная — Екатерине II.

Перевод с французского. Петербург.

Равелин Петропавловской крепости. 1775 г.

…Подпись широкая, уверенная. Не привычная к сокращениям, к фамилии. Просто Елизавета — так было принято у членов монарших домов.

Скользящие обороты придворной речи. Уверенность в себе. Уверенность в том, что свидание, личное свидание с самой императрицей вполне возможно. И никакого страха, отчаяния, поисков спасения — всего лишь недоразумение, которое (было бы желание!) легко выяснить. Явственный оттенок едва ли не равенства: так обратиться к императрице не мог никто из ее подданных. Полнота абсолютистской власти — это право Екатерины издевательски бросить: «С мнением моего совета я всегда согласна, когда его мнение согласно с моим».

Но какую бы роль ни играла неизвестная в Европе, здесь — ей ли этого не понимать! — она целиком в руках русской императрицы. Упрямое сохранение былых позиций — открытой соперницы в борьбе за корону, претендентки на престол — не только ничего не могло дать, наверняка толкало к гибели. Значит, так обманывалась сама в своем происхождении? Так верила в истинность своей роли? Или — располагала кругом аргументов, который позволял не бояться встречи с Екатериной и настаивать на ней? И загадка любого вариантa — цель такой встречи.

Убедить Екатерину в том, что она действительно дочь Елизаветы, значит обречь себя на пожизненное тюремное заключение, в лучшем случае монастырь. Или надежда — хоть сегодня императрица все-таки не рискнет, не осмелится, отступит? Но настоящей поддержки неизвестной не удалось найти даже при лучших обстоятельствах, даже в Европе. Как же ее ждать со стороны так и оставшихся неузнанными русских?

Чтобы спасти жизнь, лучше представить себя как раз самозванкой, случайным орудием в руках иных злоумышленников, отговориться неведением, «простотой» и в результате понести более легкое наказание, хотя бы сохранить жизнь. Но вопреки всему спокойное достоинство слов: «Я полагаю, что было бы полезно предварить ваше императорское величество…» — и росчерк: «Елизавета».

Человек — это действие, но человек — это и слово: смысл, интонация, оттенок настроения, чувства. И следовательно, письма. Только какие? Какие из того множества, на которые ссылалось, которое перечисляло и частью цитировало обвинение?

Прежде всего полные по тексту. Любое сокращение опасно искажением содержания и уж, во всяком случае, общего характера, не говоря о тонкостях эмоциональных переходов. Но таких писем опубликовано слишком мало. Авторы официального обвинения удовлетворились обрывками фраз, мыслей, даже фактов. За этим могло стоять все — и стремление расчистить существо дела, и увлеченность заданной концепцией, и простая необходимость. Слишком часто приходилось признаваться, что тех или иных писем вообще не было в деле, другие якобы находятся там, но остаются недоступными, иные почему-либо не удалось прочитать.