– Да хоть мебелишки бы какой, зеркал бы. Штофные завесы, гляди, в лохмотья износились – сменить не на что. Какую особу государскую принять, стыд один. Может, самой тебе поехать поговорить?

– Так была же на коронации пащенка лопухинского-то, гратуляции [3] приносила. Мальчишка противный, рыло воротит, все на цесаревну Лизавету глядит. Мал-мал, а уж на баб заглядывается. И она непрочь, глазки ему строит, улыбается.

– Заулыбаешься, коли у него власть.

– Да что он может, сопляк безмозглый. Как Александр Данилыч прикажет, так и станет, как велит говорить, так и вякнет. Ни слов своих, ни разуму.

– Оно конечно, двенадцать годков – молод еще.

– Сестрица-то его Наталья всего годком старше, а все соображает, подсказчиков к себе не допускает. Сама да сама, а братец, вишь, к ней прислушивается. Видать, в деда пошла, в Петра Алексеевича.

– А что, коли к ней?

– Да полно тебе, мамка, не знаешь кого найти, чтоб пониже мне поклониться да унизиться, это мне-то, царевне российской, герцогине Курляндской! Мочи моей боле нет!

– А платьишки-то царицыны куда же, гардероб царский?

– Ох, оставь, прочь пошла, старая, прочь!

Иностранные дипломаты готовы были обвинить Федоса, что поддержка им Екатерины в момент избрания на царство была куплена за высокую цену. И небольшое, между строк, уточнение – Екатерина то ли покупала, то ли откупалась. Откупалась? Но тогда понятен ее страх перед Федосом, его самоуверенность и на первый взгляд необъяснимые права. Чего стоит одна его фраза о Екатерине, услужливо сообщенная тайному сыску Феофаном Прокоповичем: «Будет еще трусить, мало только подождать».

О чем-то Федос промолчал, но ведь в любую минуту мог нарушить молчание и тогда... Нет, нет, только не это! Меры предосторожности говорят сами за себя: речь шла о главном – о власти. Да и так ли важно, кого именно имел в виду, назвал или даже написал Петр. Руками Екатерины Меншиков борется со всеми, у кого была хоть тень прав. Анна Петровна – ее срочно венчают с герцогом Голштинским и чуть не насильно выпроваживают из России. Евдокия Лопухина неожиданно вырастает в государственную преступницу. Из места ссылки ее переводят для строжайшего заключения в Шлиссельбургскую крепость под охраной в несколько сотен человек. В недрах Тайной канцелярии усиленно ведется следствие о бродячем монахе Хризологе, объявившемся в России, чтобы передать сыну царевича Алексея поклон от тетки, римской императрицы. Кого бы ни называл своим наследником Петр, он называл не Екатерину, и в этом главная опасность: нарушение его воли – незаконная узурпация престола. Последствия подобного обвинения целиком зависели от политических связей и ловкости тех, кто захотел бы его выдвинуть. Чувствовать уверенно себя Екатерина не могла.

Следствие в Тайной канцелярии... Допросы, когда дыбой, раскаленным железом, всеми ухищреннейшими пытками Средних веков – надо было заставить говорить, прежде всего говорить, пусть в бреду боли и отчаяния человек становился способным к любой лжи. Разве так часто дело заключалось в правде? Тем более с Федосом. Его вообще не допрашивают, даже проверенным и довереннейшим из следователей с ним не дают говорить. Якобы состоявшееся следствие – без следов протоколов! – поспешно набросанный приговор, где только туманным намеком неуважение к императрице, и отправка из Петербурга, к тому же вначале почти пышная.

Федосу разрешается забрать с собой все, что нужно для удобного житья, – множество одежды, дорогую утварь, провизию, целую библиотеку книг. Временная почетная ссылка – не больше. На пути у Шлиссельбурга его нагоняет нарочный с ящиком дорогого вина от самого Ушакова, но и с приказом произвести полный обыск А там под разными предлогами, на каждом перегоне, становилось все меньше спутников, все меньше личных вещей. Где было догадаться Федосу, что в Корельском монастыре уже побывал капитан Преображенского полка Пырин с приказом приготовить «особую» тюрьму, а если в монастыре не окажется стен, то возвести вокруг него для охраны одного Федоса целое укрепление – острог! Но стены оказались достаточными, и Пырин удовлетворился тем, что из четырех монастырских ворот приказал заложить трое – «для крепкого караулу». Снятые им специальные чертежи и планы одобрил царский кабинет. Федос не должен был выйти отсюда.

Но вот дело Федоса – если бы его удалось замкнуть монастырскими стенами! Почем знать, с кем он мог в свое время в Петербурге или Москве говорить, откровенничать. Тут для выяснения не избежать участия и помощи тайного сыска. Архиерей Варлаам Овсянников? Не успев появиться, его дело указом Екатерины будет передано лично Меншикову (не постигла ли та же судьба и исчезнувшее дело Федоса?), а сам Варлаам исчезнет в недрах Тайной канцелярии. Личный секретарь Федоса Герасим Семенов? С ним еще проще.

...Кронверк Петропавловской крепости. Брезжущий полусвет раннего сентябрьского утра. Сомкнутые штыки сорока преображенцев. Равнодушные и торопливые слова приговора: «Герасим Семенов! Слышал ты от бывшего архиерея Феодосия и Варлаама Овсянникова про их императорское величество злохулительные слова... и сам с Федосом к оному приличное говаривал и ему рассуждал, и имел ты, Герасим, с ним, Федосом, на все Российское государство зловредительный умысел и во всем том ему, плуту Федосу, был ты, Герасим, собеседник... За те твои важные государственные вины ее императорское величество указала тебе, Герасиму, учинить смертную казнь...» Знак самого Ушакова – и под взмахом топора голова падает на плаху. Потом ее поднимут там же на каменный столб, подписав внизу на жестяной доске вины казненного. Напишут для всеобщего сведения и устрашения, но, когда некий артиллерии капитан пошлет своего копииста списать приговор, ретивого копииста не только не подпустят к каменному столбу, но сам он окажется на допросе в Тайной канцелярии – откуда взялось его любопытство и не крылся ли за ним известный умысел.