Мария Петровна приписала: «Желаю здоровья, бодрости духа, а главное скорейшего появления в Москве Василия Михайловича. Этот день будет для нас праздником».

Праздника этого, увы, так и не наступило.

Забегая вперед, скажу, что в дальнейшем, когда в 1953 году в одном из сборников прозы вышел рассказ В. Кудашева «Наташа», для оформления литературного наследства мне потребовалась справка о смерти мужа. На основании справки из военкомата народным судом Свердловского района города Москвы официально было признано, что Кудашев Василий Михайлович считается умершим

18 июля 1953 года. Этой же справкой подтверждалось мое право на литературное наследство при издании сборника повестей и рассказов В. Кудашева в 1957 г. и романа «Последние мужики» – в 1965-м и 1978 гг.

Память выхватывает из прошлого то, что особенно запало в душу. В 1950 году пришли мы с дочерью Наташей навестить Шолоховых, у них уже была московская квартира в Староконюшенном переулке. Михаил Александрович как-то внимательно и грустно посмотрел на Наташу и сказал мне: «До чего же в ней все отцовское – походка, суетливость, даже брючки на коленочках завернуты вовнутрь, как у отца». Подумал, что-то вспоминая, да и говорит дочери: «Постой, постой, ведь тут где-то, в каких-то числах декабря твой день рождения. А сколько же тебе лет?» – «Двенадцать», – ответила дочь. «А я хорошо помню, – смеется Михаил Александрович, – как праздновали мы твои первые именины. Какой ж подарок тебе хотелось бы иметь?» Наташа смутилась, пожимает плечами. «Ну, тогда придется тебе самой покупать». Пришли домой, и я узнала, что дядя Миша потихоньку дал ей 25 рублей, а она призналась ему, что хочет завести собаку. Наш сосед – профессор Л.Л. Россолимо подсказал дочери, как ей положить на время эти деньги в сберкассу. Она так и сделала, а когда проходила одна из выставок служебных собак, на эти

25 рублей Наташа купила щенка колли. Так у нас в доме появилась первая собака. Прожила она у нас десять лет. Потом были афганские борзые и даже левретка.

Детское увлечение переросло в изучение кинологии.

В послевоенные годы я и дочь нередко навещали Шолоховых на их московской квартире. Запомнилась встреча 8 марта 1972 года. В этот весенний, теплый и солнечный день у Михаила Александровича и Марии Петровны собрались их дети и внуки. Михаил Александрович, как обычно, шутил, балагурил. Зная пристрастие моей дочери к собакам, стал расспрашивать ее, как поживает ее пес Кеша, а она возьми и скажи, что Кеша стал вдруг отличным ежеловом. Как говорится, подбросила тему для обсуждения. Возник вопрос – куда девать ежей? Каждый старался придумать что-нибудь посмешней. Михаил Александрович на полном серьезе и говорит, что с помощью ежей Наташа может решить для себя проблему транспорта, особенно в часы пик. Посыпались вопросы – как? каким образом? Да очень просто, говорит Михаил Александрович – надо сшить ежовую шубу. Все будут уступать дорогу, никто не будет толкаться.

Я уже рассказывала, как много внимания уделял Михаил Александрович семье погибшего друга, как помогал он нам в трудные дни. Без каких-либо просьб с моей стороны. Но однажды, много лет спустя после войны, я все-таки попросила Шолохова о помощи. Случай был из тех, которые принято называть крайними.

Комната, которую мы получили перед войной, была, конечно, больше, просторней клетушки в Камергерском. Но коммуналка остается коммуналкой. Кроме нас, в квартире проживало еще шесть семей. Получить хотя бы однокомнатную, но изолированную квартиру через райисполком не было никакой возможности, а на кооперативную у нас с дочерью не было средств. Нам как семье погибшего писателя-фронтовика могла помочь писательская организация. Вот я и попросила Михаила Александровича посодействовать нам в этом деле.

После первого письма М.А. Шолохова на имя Г.М. Маркова нас поставили на очередь, время шло, но сдвигов не намечалось. Прошло почти два года. Михаил Александрович пишет второе письмо. И наконец, 27 апреля 1977 года я получила ордер на квартиру, с которой съехал писатель Ю.И. Панкратов. Совершенно уверена, если бы не участие Михаила Александровича, не жили бы мы с дочерью сейчас в отдельной квартире.

Заканчивая свои воспоминания, хочу рассказать об одном эпизоде, из которого видно, как Михаил Александрович оценивал дружбу с Василием Михайловичем Кудашевым. Мы сидели втроем за столом в московской квартире Шолоховых, вспоминали прошлое, и Михаил Александрович поведал нам с Марией Петровной, как ему тяжело было потерять самого близкого человека, с которым они по-настоящему понимали друг друга. Шолохов сказал, что не забудет тот день, когда он привез в Москву окончание «Тихого Дона» и прочитал его Кудашеву. Тот хорошо знал мучительные поиски завершения судьбы Григория. Знал разные варианты. И вот теперь слушал окончательный. Слушал напряженно, а когда Шолохов кончил читать, встал, смахнул набежавшую слезу, крепко обнял Михаила Александровича и сказал: «Спасибо, старик!»

Свой рассказ Михаил Александрович завершил словами: «Понимаете, это все дороже мне похвалы любого критика».

Воспоминания свои я написала по просьбе дочери, она очень хотела знать о дружбе ее отца с Михаилом Александровичем.

Литзапись В. Тыртышного.

В начале 1925 года позвонили из издательства:

– Александр Серафимович, не согласитесь ли вы просмотреть книжку рассказов на материале Дона?.. Автор – молодой, начинающий… Мы ее предполагаем издать, но есть некоторые сомнения… Срок? Ну, месяц-полтора…

На следующий день курьер принес нетолстую рукопись. Прежде чем положить в стопку ожидающих прочтения, посмотрел титульный лист: «Михаил Шолохов. Донские рассказы». Шолохов?.. Фамилия новая, ничего не говорящая. По привычке перелистал рукопись. Бросилась в глаза страшная своей спокойной лаконичностью фраза:

«Качаясь, прыгнул Митька, цепко ухватил стоящий у стенки топор, ухнул от внезапно нахлынувшего тошного удушья и, с силой взмахнув топором, ударил отца в затылок». Подумал: «Жестокий писатель». Перелистал еще. И совсем другое, лиричное, весеннее: «Сады обневестились цветом молочно-розовым, пьяным. В пруду качаловском, в куче прошлогодней, возле коряг ржавых и скользких, ночами хмельными – лягушачьи хороводы, гусиный шепот любовный, туман от воды… И дни погожие, и радость солнечная у Арсения, председателя качаловского коллектива, от того, что земля не захолостеет попусту…» Полистал еще, с удивлением (откуда у начинающего писателя такая могучая сила слова!), дважды прочитал концовку последнего рассказа: «Ночь свалилась беззвездная, волчья. За Доном померкла лиловая степь. На бугре, за буйными всходами пшеницы, в яру, промытом вешней водой, в буреломе, в запахе пьяном листьев лежалых, ночью щенилась волчиха: стонала, как женщина в родах, грызла под собой песок, кровью пропитанный, и, облизывая первого, мокрого, шершавого волчонка, услышала неподалеку из лощины из зарослей хвороста два сиповатых винтовочных выстрела и человеческий крик…»

Торопливо, сам усмехаясь своему нетерпению, открыл на первой странице и закрыл рукопись только тогда, когда дочитал до конца последний рассказ.

Наутро позвонил в издательство:

– Какие могут быть сомнения? Издавайте, издавайте немедленно! Если хотите – напишу предисловие. Хотите?.. Напишу, напишу, не подведу… И вот что еще: как бы его самого повидать, автора-то?.. Ну, допустим, завтра в двенадцать.

На другой день ровно в двенадцать часов в дверь 408-го номера постучали. Не отрываясь от работы, Серафимович крикнул: