Когда подъезжаешь от Базков к Вешенской – станицу с Дона увидишь не сразу.

Дон выгибается. Вода отсвечивает на солнце, слепит глаза, а в тени отражает лесные корни и темные обрывистые берега.

Глянешь вперед – зелень воды и леса, ничего больше.

Но вдруг Дон круто поворачивает влево. И сразу открывается – желтый степной встающий песчаник, серые станичные домики, красное здание райисполкома, внизу – паром, стадо сгрудившихся рыбачьих каюров у пристани, а над всем – голубой, стройный флигелек с остроконечной крышей.

Спросишь у перевозчика: «Чей это дом?»

Горделивая скупая улыбка тронет обветренные казачьи скулы:

– Будто не знаете? Там сам Михаила Лександрыч живет, всемирный писатель донского казачества. Небось слыхали?

И, помолчав, перевозчик добавит:

– Это он про наш тихий Дон всеми миру объявил. Его книги на всех языках по земле ходят. А дом этот ему советская власть построила. И орденом наградила. За народное дело. А до того времени жил он в домишке сереньком, неприглядном, одним словом, неподходящем.

Невысок, коренаст. Скромный френч, сапоги. Гладко зачесанные назад светлые волосы. Неторопливые движения. Негромкая чуть застенчивая речь человека, который не любит выступать перед большой аудиторией. Лицо чрезвычайно обычное, почти безбровое. Мягкий с усмешечкой рот. Ясный лоб. Медленный взгляд.

Неохотно рассказывает Шолохов о себе, о своем творческом пути.

Начнешь расспрашивать, а он отмахнется:

– Читайте лучше мои книги, они вам про меня больше скажут!

Дважды в 1931 году я заходила к Шолохову домой. Он руководил литературным кружком при редакции вешенской газеты «Большевистский Дон». Надо было договориться с ним о плане работы1.

Вошла в его рабочий кабинет. Чисто. Светло. Книжные шкафы вдоль стен. Стол. Пара кресел.

На полу – раскиданы кучи книг. Среди них восседает младенец лет полутора и с величавым равнодушием расшвыривает книги в разные стороны.

Михаил Александрович с улыбкой наблюдает за сыном.

Вдруг мальчик хватает одну из толстых книг, кладет ее себе на коленки и радостно лопочет, хлопая по обложке с портретом седобородого лобастого старика.

Шолохов поднимает одну из далеко отброшенным сыном книг, смотрит на заглавие, потом смотрит на седобородого. И начинает заразительно смеяться.

– Молодец, сын! Вкус имеешь. Кидай прочь отцовскую писанину! Вот так, вот так! Подальше! Зато Толстого цени, люби, сынок. Это писатель!

Скромность – замечательная черта, органически присущая Михаилу Александровичу. Она пронизывает его внешность, одежду, речь, поступки.

В литкружке нашем было народу немного, большинство селькоры, только что начавшие писать в газету свои первые очерки, фельетоны.

Михаил Александрович поставил работу кружка не стандартно. Ему хотелось тесно связать теорию с практикой, беседы о мастерстве и творчестве кружковцев.

Вспоминаю его доклад о Чехове как о мастере новеллы. Это был скорее не доклад, а задушевная беседа о любимом писателе.

Михаил Александрович делился с нами своими мыслями о величайшем русском новеллисте, советовал учиться чеховской краткости, меткости изложения, блестящей динамике сюжета.

Образ Чехова вставал перед нами точно освещенный прожектором, по по-новому – яркий, глубокий, мудрый.

После этой беседы Шолохов дал нам задание – написать новеллу по типу чеховского «Хамелеона», но только на сегодняшнем материале. Вот уж когда поработали селькоровские перья!

Нам всем доставалось изрядно. Михаил Александрович никого не щадил – ругал и за отсутствие выдумки, и за корявость языка.

Но он от души радовался каждому успеху, каждому меткому слову, найденному кем-либо из нас.

Помнится мне еще одна очень своеобразная беседа о старинной восточной поэзии, о мудрости древнеарабских афоризмов, о необходимости научиться ощущать вкус литератур всех наций.

– Нельзя запираться в рамках только своей культуры, только своего века, – примерно так говорил нам Михаил Александрович. – Надо быть неутомимо любопытным. Интересоваться Индией, Византией, Южной Америкой… Чем больше будете любопытствовать, тем глубже и яснее поймете вы место своего народа, своей эпохи в ходе мировой истории.

Один из вешенских жителей рассказал мне о Шолохове не то быль, не то легенду:

– Вызывают раз Шолохова в Москву, к писательскому начальству и говорят ему: – Чего ты, Михаил Александрович, всемирный писатель, живешь в каких-то Вешках, у чорта на загривке, извините за выражение. Шутка ли – 150 километров от паровозного гудка, на самих песках да на перекатах? Переезжай к нам, в Москву. Мы тебе тут и квартиру, и дачу дадим, и машину первейшей марки, театры под боком и вся культура. Переезжай!