Наконец, Луговой прочитал еще одно, написанное ему Шолоховым 24 мая 1944 года письмо. Михаил Александрович расспрашивал друга о вешенских делах, тревожился, как район «вылезет с севом», сожалел о несправедливом отношении к учительнице Сеньчуковой, прося незамедлительно восстановить ее на работе. Его тревожила, конечно, судьба друзей.

– Его всегда волнует наша жизнь, – откладывая в сторону бесценные письма друга, говорит Луговой. – Может быть, в другой раз я и не счел бы возможным оглашать эти письма, но теперь, во-первых, Шолохов сказал мне, что я могу сам распорядиться ими по своему усмотрению. А во-вторых, когда же обо всем этом рассказать, если не сейчас?

…Друзья по-прежнему часто встречаются в Ростове и в Вешках, и поэтому Луговой, конечно, хорошо знает, как ныне живет и работает Шолохов. А живет он, по выражению Петра Кузьмича, как всегда, на полном накале. Все творческие силы писателя сосредоточены на романе «Они сражались за Родину». Михаил Александрович продолжает собирать материалы, проводя, как бывало, утренние часы за письменным столом. По-прежнему к писателю едут рабочие, колхозники, литераторы, художники. Недавно у Шолохова побывала группа уральских рабочих из Нижнего Тагила. Они просили писателя помочь им в создании второй книги «Были горы Высокой». Уральцы усиленно звали Шолохова к себе в гости, обещая предоставить ему для творчества все условия, в том числе обеспечить и… лесную глухомань.

– Пишется лучше дома, – улыбнувшись, ответил Шолохов, сердечно принимая дорогих уральских гостей. – А что касается вашей думки о продолжении книги «Были горы Высокой», то это хорошая затея. Но книга должна непременно быть интересной, увлекательной, такой, чтобы ее с увлечением читали и взрослые и дети, чтобы ее искали. А то бывает так: напишут, издадут книгу, стоит она на полке, и никто ее годами не берет в руки.

(Книга уже вышла в свет. И она очень интересна.)

Шолохов, как всегда, на самой стремнине жизни. Он полон забот о вешенских делах – как учатся в школах дети и что надо сделать для повышения урожаев на станичных полях? Каждое утро «разрабатывает» свою обильную почту. Его всегда живо волнуют события международной жизни и прежде всего то, как народ наш, руководимый партией, созидает коммунизм. Разумеется, надо еще выкроить время и для охоты, и для рыбалок, и для того, чтобы встретиться с молодым литератором…

– Вот так он живет и работает, таким я его знаю уже четвертый десяток лет, – заключил наши долгие вечерние беседы Луговой. – Может быть, Михаил Александрович малость поморщится на меня за то, что, мол, выдаю наши дружеские «тайны». Но по-моему, в этом есть высокий партийный и народный интерес. И я ему об этом при встрече скажу, авось недолго будет ворчать на меня.

Перед тем как проститься с Петром Кузьмичом Луговым, многоопытным вешенским секретарем, которого и сейчас, на пенсии, не покидают заботы о делах в Вешках, я вновь глянул на фотографию, которую в трудный военный день 11 октября 1944 года подарил ему Шолохов. И перечитал то, что на ней было написано шолоховской рукой:

«За товарищество, за дружбу, которая в огне не горит и в воде не тонет».

Март 1961 года

По обе стороны дороги от станции Миллерово до хутора Базки – нескончаемые просторы донской степи. Кругом переливаются, колышутся, как вода в половодье, хлеба. На знойном ветру лоснится седой ковыль и струится горьковатый запах настоянных на солнце полынных трав. А в голубом текучем мареве трепещут жаворонки, носятся над своими гнездами осевшие на лето стрепета, и где-то вдалеке, в подоблачной высоте, раскрылатившись, медленно проплывают коршуны и парят подорлики.

Степь! Вилюжины балок, суходолов, красно-глинистые яры, древние сторожевые и могильные курганы, дикорастущие яблони и груши, заросли терновых кустов и краснотала. По склонам балок – косяки лошадей и тучные отары колхозных овец.

По дороге в станицу Вешенскую изредка встречаются на пути лениво текущие степные речушки – Белая Калитва, Ольховка, Яблонка, Чир. По их берегам поблизости у воды гнездятся вначале украинские слободы Ольховый Рог, Кашары, Поповка, Каменка, а затем – казачьи хутора и станицы: Нижне-Яблоновский, Грачи и уже у самого Дона-реки – Базки.

Едешь ли степной дорогой или берегами древней казачьей реки – везде видишь, отыскиваешь, узнаешь что-то знакомое в людях, природе, созвучное бессмертной шолоховской поэзии. Во всем чувствуешь дыхание его жарких, неувядаемых слов! Не этой ли крутой тропинкой, что ведет к реке, ходила с коромыслом по воду красавица Аксинья? Не здесь ли впервые повстречался с нею Григорий Мелехов? Не у этого ли плетня взял он на руки последнюю отраду в жизни – сына Мишатку, когда вернулся домой, похоронив Аксинью? Быть может, на вот этих займищах и выпасал косяки лошадей Михаил Кошевой. Быть может, вот с этой самой белой березы сорвал перед смертью здоровой рукой распускающуюся ветку и улыбнулся уголками бритых губ красный командир Лихачев, которого вели на расстрел белоказаки. С лепестками налитых соком березовых почек и умер, влюбленный в жизнь, непокоренный коммунист Лихачев, умер со светлой верой в прекрасное будущее, в победу Советской власти, в торжество жизни над смертью. Вот она, нестареющая юность шолоховских образов!

От Базков до станицы Вешенской – рукой подать. Раскинулась она по ту сторону Дона на пологом песчаном левобережье, старейшая из верховых донских станиц, перенесенная с места разоренной при Петре I Чигонацкой станицы, переименованная в Вешенскую. Вехой была она когда-то на большом водном пути Воронеж – Азов.

«Вешенская – вся в засыпи желтопесков. Невеселая, без садов станица. На площади – старый, посеревший от времени собор, шесть улиц разложены вдоль по течению Дона. Там, где Дон, выгибаясь, уходит от станицы к Базкам, рукавом в заросли тополей отходит озеро (Мигулянка. – М. К.), шириной с Дон в мелководье. В конце озера кончается и станица…