– Познакомьтесь, – предлагает мне Телицын, показывая на седого старика, и поясняет: – Вот это тот самый старейший учитель Вешенского района, что учил Мишу Шолохова аз-буки-веди-глаголь.

– Тимофей Тимофеевич Мрыхин, – представился старик, пожимая мою руку, и сухое, остроносое лицо его, с седыми космами бровей, просияло доброй улыбкой.

– Присаживайся, – пригласил Телицын.

– А у меня ноги продрогли, – ответил Мрыхин, – лучше пройдемте к Дону, что ли.

Мимо старинного собора мы прошли на высокий берег Дона. Слева от нас, тоже на высокой круче, пламенел в отблесках заката двухэтажный дом Шолохова. Против шолоховского двора, под кручей, Дон круто, почти под прямым углом, сворачивает на юг и широченным руслом, меж лесов, уже затопленных половодьем, катит свои вешние воды к станице Базки.

Наум Федорович сообщил Мрыхину, кто я и зачем приехал в Вешки.

– Доброе ты дело задумал, таманец, – говорит Наум Федорович. – Я всю ночь размышлял, перебирал в памяти прожитое. Эх, если бы я знал, что ты приедешь, то в те далекие годы, наверное, записал бы многое. Ну, что тебе еще рассказать к «Донским рассказам»? Вот, может, ты, Тимофей Тимофеевич, поможешь. Помнишь, была у нас в имении войскового старшины Алферова коммуна?

– Помню. Была коммуна «Искра», – говорит Мрыхин.

– А не «Знамя Ленина»?

– «Искра», – настаивает Мрыхин.

– А кто в ней был председателем? – допытывается Телицын.

– Не помню, – отвечает Мрыхин. – Я в ней бывал только два раза. Выезжали однажды туда из станицы Каргинской ставить спектакль… Уж не помню точно, что мы показывали. Кажется, «Недоросля» Фонвизина. Но была эта комедия у нас переделана на новый лад. И Шолохов с нами ездил. В нашей хуторской самодеятельности Шолохов был главным комическим актером. Да и комедию эту «Недоросль» переделал, видимо, Шолохов, и шла она под названием «Необыкновенный день». Шолохов с огромным успехом исполнял роль Митрофанушки.

– Постой, Тимофей, – остановил Телицын учителя, – это ты после таманцу расскажешь. Ты мне помоги вспомнить, как называлась коммуна, кто в ней был предом?

– Говорю же, «Искра», кто ею верховодил – запамятовал, – ответил Мрыхин. – Помню, что он был хромой.

– Вот-вот, – воскликнул Телицын. – Хромой. С Урала. Механик – на все руки мастер. Из раненых комиссаров. Еще он женился там, в коммуне, на одной казачке, которая его скрывала при белых.

– Не знал я его близко, – говорит Мрыхин. – Раз видел на спектакле, а потом на крыльце имения.

– Я же к чему клоню, – допытывался Телицын, все больше распаляясь сам и «подогревая» учителя. – О коммуне этой шла добрая слава. Дружно они жили и работали. И в году двадцать четвертом, кажется, появился у них первый трактор. Фордик. Первый трактор на Дону.

– Об этом слыхал, – подтверждает учитель. – И даже ездил туда с Александром Михайловичем Шолоховым – отцом писателя, ездил смотреть, как пашет трактор.

– А кто не ездил? – горячо продолжает Телицын. – Да тогда на эту диковинку – на первый трактор в коммуне, – пожалуй, за сто верст ездили любоваться.

– Приезжаем в имение, то есть в коммуну, – перебил Мрыхин Телицына. – Перед маем это было. А трактор прямо от колодезей ворочает залежь. Двухлемешным плугом пахал. Глубина – в колено. Походили мы по пахоте. Борозда – прямо канава. Чернозем – хоть хлеб мажь. Идем к дому панскому, а там народу! И пешие, и с котомками за плечами. И вдовы с детьми. И однолошадников с бричками – душ пять. Подошли и мы. Прислушиваемся, о чем гуторят. А это беднота из окрестных хуторов пришла в коммуну проситься. И что там было! Коммуна-имение уже переполнено. И ее председатель, вот этот хромой, с крыльца объясняет: «Граждане! Я с дорогой душой бы принял вас, да некуда. Уж не токмо амбары – каретник и конюшню перестроил под жилье. Не могу же я вас, как цыган, оставить под шатрами для смеху и сраму». А вдовы плачут и кричат: «Примай в коммуну, примай. Мы за лето себе хатки сами поставим». Александр Михайлович Шолохов и говорит: «Вот что наделала машина. Ты гляди, как потянула людей в коммуну…»

– Тимофей Тимофеевич! – перебивает его Телицын. – Дорогой мой, так это же все похоже на события рассказа Шолохова «Двухмужняя». Помнишь, была такая книжечка Шолохова про коммуну?

– У меня этих рассказов нет, не помню, о чем ты говоришь…

– Ох и хлебнули они, коммунары эти, горюшка, – говорит Телицын. – Зимой же их кулачье подожгло. Сгорели скирды сена, сараи. Помню, мы в Боковском Совете выделяли им вспомоществование… Да, наверное, Михаил Александрович в рассказе «Двухмужняя» изобразил именно эту коммуну. Дома отец Шолохова рассказал, конечно, про такое диво, как первый трактор в коммуне, и про то, как бабы осаждали хромого председателя, писатель это по-своему и уложил в рассказ.

Солнце уже скрылось за горизонт. А закат еще долго полыхал багряным заревом. Под обрывом, против дома Шолохова, стоит лодка на приколе, а на круче белеет большая белая скамья. По саду, меж оголенных сливовых и вишневых деревьев, мелькает мужская фигура в дубленом, нараспашку, полушубке и в серой папахе.

– Не Шолохов ли? – спрашиваю, показывая старикам на невысокого человека, остановившегося возле белой скамьи.

– Да, он самый, – подтверждает Наум Федорович. – Частенько он отдыхает на этой скамье, любуясь закатом, Доном, затапливающим в пойме леса, далями. Тут есть на что посмотреть… Да, так что я хотел тебе еще поведать. Ага, вспомнил – про Махно. Вот, может, и Тимофей Тимофеевич что подскажет.