Вот как, к примеру, на этот счет говорят на Дону.

– Мой муж, тракторист из Малой Лучки Вася Болдырев, – вспоминает одна из казачек, – бывало, читает «Тихий Дон» в длинные зимние ночи, напролет до шести утра. Главное, читаем и заливаемся то смехом, то слезами, узнаем Гришку Мелехова, его брата Петра, Степана Астахова. Даже Дарья была у нас на Нижнем Курмане, которая, как говорится, на обухе горох молотила, хват была баба. Все у нас в Курмоярской станице говорили, что наши казаки с Нижнего и Верхнего Курмана живут в шолоховской книге. Только теперь не найти их на старом месте: Верхний Курман переселился на новое место около Жутова, а Нижний Курман – в Рябичах. Нашу Малую Лучку перенесли выше по Дону, в Кривск, где сейчас пристань Цимлянского моря…

Жил когда-то в хуторе Волоховском один потешный старик. По документам он значился Тимофеем Ивановичем Воробьевым, но все его знали как деда Щукаря из «Поднятой целины». Его часто приглашали в клуб на разные торжества. Как начнет выступать на собрании – не остановишь. Точь-в-точь дед Щукарь. Был уже глубоким стариком, а артельную работу не бросал. Часто его можно было видеть за плугом на полях колхоза «Большевистский Дон». По словам помощника секретаря Вешенского райкома партии Петра Зимовнова, в кинофильме «Поднятая целина» образ деда Щукаря уж больно был схож и с персонажем романа, и с его прототипом Тимофеем Воробьевым…

В верховьях Дона нет хутора Гремячий Лог, так поэтически описанного Михаилом Александровичем в романе «Поднятая целина», но все тут называют хутор Лебяжинский, в 12 километрах от Вешек, который якобы является прообразом Гремячего Лога. В начале 30-х годов Лебяжинский вместе с хуторами Андроновка, Волоховский (родина деда Щукаря, то бишь Воробьева), Солонцовский, Краснояровский и Еринский входил в колхоз «Большевистский Дон». Руководил им ленинградский рабочий, 25-тысячник с Путиловского завода Плоткии.

– Это и есть Давыдов! – с ударением на последнем слоге говорят казаки.

Действительно, с Плоткиным писателя связывает и поныне большая дружба. Жизненная судьба, конечно, у него иная, чем у Семена Давыдова. Он сейчас жив, здоров, живет в Ленинграде. Недавно приезжал на Дон, гостил у своих старых друзей, навестил Михаила Александровича.

Все в станице понимают теперь, что шолоховский Давыдов – это обобщенный, собирательный художественный образ, и нельзя утверждать, что Шолохов его «списал» с натуралистической точностью с Плоткина. Шолохов всегда был и остается верен жизненной правде, которая выше всякой рабской копировки действительности. В этом и состоит метод, стиль социалистического реализма, с непревзойденной силой выраженный в творчестве Михаила Шолохова!

Разговорился я как-то со старым трактористом и комбайнером с хутора Ушаковского Пантелеем Михайловичем Харламовым. Он убежденно говорит, что Гремячий Лог – отнюдь не Лебяжинский, а хутор Андроновка. У него немало доказательств в пользу своего довода. Он прекрасный знаток топонимики всего Обдонья. Если вы спросите, где найти хутор Татарский из «Тихого Дона», он, не задумываясь, ответит: это же Базки! Дальше он начнет показывать, где мелеховский двор, где курень Астахова, и введет охотно вас в увлекательный мир шолоховских персонажей.

– Харлампий Ермаков, названный в «Тихом Доне» Григорием, был приемным сыном в семье Мелеховых, – доверительно рассказывает Харламов. – Как только усыновили его, у Мелеховых пошли дети. Вот этого факта нет в книге.

Отведя душу на персонажах «Тихого Дона», он возвращается к своему любимому роману «Поднятая целина». Здесь описано его поколение, и поэтому он старается с документальной достоверностью комментировать события эпохи, которые нашли свое отражение в романе. В Андроновке, по его словам, колхозом руководил Криворощенко. И в Лебяжьем – путиловец Плоткин. Поля у них были рядом. У обоих председателей азарту в работе хоть отбавляй. Соревнуясь, жарко спорили меж собой. Достаточно было Плоткину увидать в сводке, что их колхоз отстает на пахоте, как он тотчас же созывал всех баб, умолял их дать своих коров, чтоб запрячь их в плуги и перегнать Андроновку.

У Криворощенко силен был партизанский дух. Если район начинал плестись в хвосте всего Азово-Черноморского края, андроновскому председателю ничего не стоило через голову районных руководителей бросить клич всем колхозам района: «Эй вы, братцы, доколе будете позорить себя и меня?»

С многозначительной мимикой и интонацией в голосе Пантелей Харламов вопрошал: «Как ты думаешь, с кого писал Шолохов Макара Нагульнова?» – явно намекая на какую-то свою близость к этому герою.

Но тут вмешалась в разговор его седовласая жена, Варвара Семеновна Харламова, женщина с удивительно доброй улыбкой и еще молодым лицом.

– А теперь послушайте про мою жизнь, – начала она. – Ходят слухи, что я Варюха-горюха. Не буду отрицать, много схожего в нашей судьбе и жизни.

Я имел неосторожность заметить: «У меня был разговор с Михаилом Александровичем о вас. Мне показалось, что он вас не знает».

Варюха-горюха не смутилась и не возмутилась. Она по-прежнему слегка застенчиво пояснила:

– Он лучше всех знает душу всех донских казаков и казачек: иначе не написал бы таких светлых книг!

Больше я не делал опрометчивых замечаний и до конца выслушал исповедь Варвары Харламовой. Пожалуй, лучше ее не скажешь о выдающемся советском писателе Шолохове, не дашь более меткого определения его творчеству.