…Покидая гостеприимный шолоховский дом, я унес в своем сердце светлое чувство. У меня радостно на душе от сознания, что Михаил Шолохов так свято бережет наше великое завоевание – братство народов. Об этом братстве, завоеванном в огне октябрьских битв, на фронтах Отечественной войны, он помнит, когда неутомимым пером и делом, своим творчеством и жизнью сражается за мир и счастье людей на земле.

Всякое дальнее путешествие начинается на карте…

Запершись в кабинете краевой газеты «Молодой целинник», два разъездных корреспондента усердно прокладывали пятитысячекилометровый маршрут мотопробега по 51-й «целинной» параллели – от Целинограда до Бреста, а оттуда – до Москвы. Поездка посвящалась 10-летию с начала освоения целины. На нашем пути оказались Оренбург, Уральск, Саратов, Воронеж, Курск, Киев, Минск, Смоленск, множество сел и деревень. Нам, газетчикам, было о чем рассказать жителям западных областей, земляки, родные и близкие которых растили десятый целинный колос.

Красная горизонтальная линия маршрута, ведомая рукой моего товарища Петра Скобелкина, уже уперлась в глазок Саратова, а затем вдруг резко пошла южнее 51-й параллели. «Отклоняемся», – заметил я. «Нет», – пыхнул дымом трубки Петр, не спуская глаз с черной точки, обозначавшей станицу Вешенскую. Рука его неудержимо двигалась к станице, словно ее притягивал магнит. Мне ничего не оставалось, как приложить к карандашу и свою руку, чтобы «доехать» до Вешенской вместе. Мы многозначительно и радостно переглянулись.

– А если нас спросят, почему заехали не в ту степь? – спрашивал я, догадываясь об ответе. И услышал:

– Именно в ту. У нас – поднятая целина, и у него – «Поднятая целина»!

С этой минуты предстоящая поездка обрела больший смысл и значимость. Но вместе с надеждой росла и тревога: вдруг встреча по каким-либо причинам не состоится?

Добавим к этим опасениям сомнения в надежности транспорта для путешествия – потрепанный в непрерывных разъездах редакционный «Ирбит» с коляской. И хотя «Ирбит» с помощью кисти превратился в «Ирбитскую силу», а на люльке появилось категоричное – «Только вперед!», это не застраховало нас в пути ни от частых поломок, ни от мото-сальто на дне безымянной бал очки. Авария приключилась на самой границе Саратовской и Волгоградской областей и напомнила нам, что спешить теперь не следует: нас уже ласкали горячие, придонские ветры, несшие пряный сенокосный аромат. Настойчивее других в нем пробивался дух томленного на солнце донника..

Ах, этот донник! Мне, уроженцу степного Алтая, с детства влюбленному в золотистые пахучие высыпки на солонцах или в старых придорожных канавах, только здесь подумалось: так вот откуда пошло гулять это звонкое слово – «донник»!

Чем ближе мы подъезжали к Вешенской по тяжелым песчаным дорогам, тем отчетливее проступали и узнавались «шолоховские» места, знакомые по книгам, тем больше попадалось людей, лично встречавшихся с писателем.

Ночь застала нас в хуторе Поддубровка, что близ донского притока Хопер. На постой нас радушно приняли в своем курене старый казак Петр Иванович Сиськов и его супруга, Прасковья Николаевна.

Петр Иванович – спокойно-деловитый седовласый кряж – обстоятельно показывал нам свой сад:

– Эта яблоня – шафран, а вот – антоновка – зимняя и летняя… Эти – бергамот разных сортов. Пробуйте, пробуйте…

Мы уже напробовались по горло, а Петр Иванович все подает и подает душистые краснобокие и янтарные, глянцевито-чистые и опушенные молочно-дымчатой пыльцой плоды.

– Лопнем! – взмолились мы.

– Ешьте, сынки, пользуйтесь. Куда нам со старухой такая прорва. А мои-то поразлетелись из гнезда, кто куда… Эх, время-то…

– Ну, вам, Петр Иванович, грешно на время жаловаться. Здоровались, так чуть пальцы нам не поломали.

– Это я шутил. А здоровье уж не то. Осенью я, старый пень, накосился люцерны, да как раня бывало, ковш холодной воды хватил.

Опосля меня и припечатало – к кровати. Всю зиму провалялся. А к весне, как ведметь, заворочался, заворочался и, гляди-ка, отошел…

– Петр Иванович, а с Шолоховым не доводилось встречаться?

– Как не доводилось. Он всегда с народом. Иной раз, как мимо едет, и к нам заглядывает, молока попьет. Понравилось ему наше молоко.

Петр Иванович помолчал.

– Я и Подтелкова, и Кривошлыкова знал. По одну сторону бились. С Мелеховым Гришкой тоже гражданская сводила. Когда он за наших, за красных, стоял.

– Так ведь не было в жизни Мелехова, – осторожно заметил я.

– Как не было? Был такой Мелехов, врать не умею…

Впоследствии мы не раз слышали от казаков, что они лично знали и Аксинью, и Григория, и деда Щукаря. В этих искренних рассказах – лишнее свидетельство жизненности шолоховских героев, их приняли в народе: вылепленные рукою мастера, они как бы обрели плоть и душу, шагнули со страниц книг, смешались с людьми в реальном потоке жизни.