– Широка-а страна моя родная!
– пела Катя песню из двухлетней давности фильма «Веселые ребята».
– Много в ней лесов, полей и рек…

– Помолчи, пожалуйста!
– проскулил товарищ Педро.

С ним Катя общалась по-немецки. Испанского она не знала. Однако языком потенциального противника здесь, в Испании, владели многие.

– Почему, камрад?
– весело спросила Катя.

Вместо ответа Педро загнул какое-то семиэтажное ругательство по-своему.

«Все-таки анархисты слабоватые бойцы!» - рассудила Катя. Их отряд на три четверти состоял из последователей Бакунина, Прудона и Кропоткина. Правильно было называть их анархо-коммунистами. Советскую власть очень уважали, желали счастья мировому пролетариату, но воевать не любили. Однажды Катя примерно два часа читала им лекцию, в которой коснулась многого: и вторжения преступного режима Муссолини в Эфиопию, и уродливую гримасу империализма в лице диктатуры Гитлера, и достижений страны Советов.

Однако к концу лекции Катя поняла, что анархисты, пожалуй, ни слова не поняли. Скудных познаний в испанском Кате хватило, чтобы догадаться: испанцы оживленно обсуждают ее задницу, ноги, грудь. Все, что угодно, кроме политики партии.

Конечно, случалось, что к ней подкатывал тот или иной анархист. Но Катя никому из них не отвечала взаимностью. Не потому, что была такой строгой и убежденной. Хотя и поэтому тоже.

В глубине души она испытывала слабость к товарищу Педро, статному усатому красавцу, силачу, командиру анархистов. Иногда ей казалось, что Педро замечает знаки внимания с ее стороны. Странно, но товарища Педро Катя хотела даже сейчас, на краю гибели.

«Меня расстреляют через несколько часов, - одернула она себя.
– А я о всякой чепухе думаю…»

– На бой кровавый, святой и правый!
– запела она.
– Марш-марш вперед, рабочий народ…

От мелодии «Варшавянки» мурашки бежали по телу холодной россыпью.

«А ведь расстреляют!
– вдруг поняла она.
– Завтрашний день - уже без меня».

Ей очень хотелось верить, что там, с той стороны, тоже что-то есть, какая-то жизнь. Об этом, конечно, ничего не говорят. Но, скажем, Ленина ведь считают вечно живым, хотя, казалось бы, умер. Кстати, не исключено, что Катя встретит там и Владимира Ильича. Ведь она умрет геройски. Конечно, великий вождь пролетариата захочет с ней познакомиться. Было бы здорово, конечно.

Впрочем, Катя не может умереть. Ведь Педро рядом. Он сильный. Когда на рассвете с них снимут ошейники, он схватит фашистов, стукнет их лбами, отберет оружие, и с двух рук, по-македонски, откроет огонь. Они вырвутся…

…А в плен к фашистам они попали глупо.

Дисциплина в отряде была та еще. Вернее, не было ее почти совсем. Одно правило, правда, соблюдалось свято. Равноправие. Даже командир обязан был, наравне с рядовыми бойцами, выходить в караул.

Про то, как испанцы стоят на посту - особый разговор. Сигареты в зубах, шутки, прибаутки, чуть ли не семечки. Словно не война вокруг, а праздник какой-то. Фиеста, как у них это называется.

Когда Педро заступил в караул, Катя, не без внутренней борьбы, решила якобы случайно прогуляться по деревне и оказаться рядом с ним. Может, чем и кончится. Разумом Катя понимала всю глупость этой затеи, но молодость брала свое.

Для Педро подоплека Катиной прогулки, похоже, не являлась секретом. Не успели они перекинуться и несколькими словами, как командир отряда облапал ее, стал целовать.

Так их и взяли подкравшиеся фашисты…

…За окном все еще стояла темень. Однако по самому краю неба уже протянулась светлая полоса. Значит, уже скоро…

Загрохотал в замке ключ.

Уже?

Катя решила встретить смерть, как и подобает комсомолке. Она поднялась с гнилой соломы, служившей подстилкой, и запела «Интернационал»

– Вставай, проклятьем заклейменный, - звенел Катин голос под сводами гнусного узилища, - весь мир голодных и рабов…

– Поем, значит?
– сказал кто-то на чистом русском языке.

Катя удивилась и прекратила петь.

В каземат вошли два фашиста, один с ружьем, другой с факелом. И какой-то тип в белогвардейской фуражке.

«Гнида! Предатель!» - подумала Катя. Белых тут, в Испании, было много. За фашистов воевали, суки недобитые.

– Кипит наш разум возмущенный!
– запела Катя.

– А ну, заткнуться!
– закричал белогвардеец.

– …И в смертный бой идти готов!

Белогвардеец отвесил ей болезненную пощечину.

Рванулся на цепи товарищ Педро. Хотя чем он мог помочь?

– Комиссарочка, значит?
– Лицо белогвардейца было покрыто шрамами. На верхней губе росли блондинистые усики, изо рта у него несло каким-то смрадом.
– Приехала, блядина, комиссарские порядки в Гренаде устанавливать?