— Ну я же говорил. Пластинка небось с дефектом.

Только звукосниматель к концу подбираться начал, та же история: диск крутится, лампочки светятся, в колонках — глухо.

Владимир Алексеевич прямо на месте завертелся.

— Да я ж за эту чертову «Каденцию» такую прорву денег отвалил, что сказать неприлично. Что я теперь с ней, а? Мне эту шарманку заграничную кто чинить будет? Вы, пацаны, вот что, вы Холу скажите. Он же говорил, что разбирается. Черт его знает, может, и починит.

Владимир Алексеевич опять с «Каденцией» возиться начал, а я вспомнил. Вспомнил, как про точно такое же папа Холстову рассказывал. Я Юре тихонько говорю:

— Ты ему скажи про проводок-то, скажи, ну, помнишь, отец мой Холу…

Юра сумку с кассетами подхватил.

— Всего доброго, — говорит. И к выходу меня толкает.

Так на площадке и очутились. Я говорю:

— Ты чего?

А он меня вниз тянет. Я уже на улице уперся.

— Ну точно же, Юра, забыл ты, что ли? Все, как папа рассказывал. Чего он будет с ума сходить? Ведь цело там все внутри, цело! А Хол когда ещё придет, он, пока дождется, вообще спятит.

Юра меня через дорогу перетащил, сумку свою на скамейку бросил.

— Ты помолчать можешь? «Хол», «Хол»… Если хочешь знать, Хол сам этот проводок вчера сломал. Я его, думаешь, к Дмитрию Алексеевичу зачем приводил? Он же сам в этой технике ещё меньше меня понимает.

— Так ведь в мастерской же работает…

— В какой мастерской? Он эту мастерскую для твоего отца придумал. Он таким, как вот этот, аппаратуру достает, диски. А они, лопухи, ещё и верят, что он специалист. «Посмотрите, все ли в порядке, проверьте». Вот он этому вчера и посмотрел. Сам ведь заметил, точно, как твой отец сказал, так и сделано. Ему-то сто лет такого не придумать.

— Фу ерунда, — говорю, — так ведь и чинить ему придется. Ведь придется же?

— Ну что ты все спрашиваешь? Не спрашивал бы ты лучше, все же ясно. А ты если помогаешь, так и помогай. Чего мешать-то?

Юра на меня так внимательно посмотрел, как будто сообразить хотел, правда я не понимаю или притворяюсь просто.

— Сам ты, Витек, подумай: он же теперь до смерти боится, что деньги его накрылись, а Хол для него, лопуха, авторитет. Хол ему скажет, что аппаратуру как следует починить нельзя, так он ее хоть за сколько кому угодно продаст, чтобы сколько-нибудь денег вернуть. А уж тот, кто купит, выложит Холу за это дело. Всех же делов — один проводок заменить.

Медленно как-то до меня доходило.

— Ты что, с самого начала все знал? И с зонтиком на остановке?..

Юра сморщился.

— Ну, знал. Все знал. Вас вот с отцом не знал, а так все. Ты, Витек, можешь не верить, только я теперь и без всех этих штучек, — он по сумке с кассетами хлопнул, — я просто так рад, что мы с тобой познакомились. А что Хол с аппаратурой крутит, так тебе-то что? У одного жлоба купит, другому продаст, подумаешь, большое дело. Так, Витек? Ты же не ему, ты же мне помогаешь!

Юра звал меня сначала, потом догнал и шел рядом. Я не отвечал ему, и скоро он отстал.

Я очень люблю, когда папа рассказывает, как он был студентом. Все смеются, и он от этого рассказывает ещё веселей. Когда у нас бывают папины друзья, они вспоминают хором, а мы с мамой хохочем как ненормальные.

А теперь я, как предатель, привел их домой и они тоже слушали и смеялись и думали, как нас обмануть… Наверное, я больше никогда не смогу слушать папу и смеяться со всеми.

Я и не заметил, как оказался в этом сквере. Жесткие листья катались в короткой траве. Из-под маленьких кустов выпрыгивал полосатый кот. Он хватал листья лапами, нюхал и отпускал на волю. Иногда на кота налетало сразу много листьев, он фыркал и лупил себя толстым хвостом.

Было уже темно, когда я приехал домой. Папа стоял около парадной в домашних брюках, в куртке, накинутой на плечи. Он взял меня за подбородок, подержал так.

— Ну, Витька…

Я делал уроки, а под стеклом на столе мама переправлялась через реку на олене. На том берегу ее ждали люди, а она смотрела назад серьезно и внимательно. Она смотрела, как будто от нас с папой увозил ее олень через реку.

Я про будильник напрочь забыл. Проснулся, а на часах уже ой-ой. Из дому как встрепанный выскочил и бегу. Так ведь на остановке Ваньчик меня ждал. Мы вдвоем до самой школы как полоумные неслись. Я уже в классе говорю:

— Как там у вас, цвет от музыки не отвалился?

До самого звонка проговорили, ничего не слышали. Базылева на уроке спрашивает:

— Ты, Витька, чего такой разговорчивый?

— Погода, — говорю, — хорошая.

Посмотрел, а по стеклам в три ручья льется.

Ваньчик после уроков говорит:

— Витьк, Витьк, сгоняй за пирожками, а то Борис Николаевич уже ждет, а есть ужас как хочется.

Бегу в угловую булочную, а сам думаю: «Вот номера, Ваньчик меня за пирожками посылает, а я как бобик бегаю. И ведь что удивительно: не обижаюсь».