Она с сожалением покосилась на незапертую дверь, крики пусть глухо, но доносились и сюда.

Никогда раньше Сауле не видела столько пьяных. Не то чтобы в Казахстане совсем не пили, но не напивались так по-свински — это точно. Пьянство считалось позором, может быть, влияние мусульманского окружения? Ведь и христиане там не пьют, как здесь, в России, — не принято. Ну, рюмку-другую за столом, ну, хорошее вино к мясу, ну, для настроения или чтобы подчеркнуть торжественность момента…

Сауле вдруг улыбнулась, вспомнив Анну Генриховну — старуха на все имела свое мнение. И о религии говорила как о чем-то важном, нужном, но несостоявшемся в современной России. Мол, желание верить в Бога есть, а вот самой веры…

То ли разучились за семьдесят лет советской власти, то ли это естественный процесс «взросления» человечества. Мол, и дети малые вначале верят родителям на слово, а едва подрастут, начинают думать, слепой вере места уже нет, как и слепой любви, обожанию, всему тому, на чем стоит религия.

По ее мнению, множественность религиозных конфессий тоже мешает, особенно когда между священнослужителями нет взаимного уважения: мол, одному делу служим, одному Богу молимся, пусть по-разному, что объясняется лишь обычаями данной местности и менталитетом народа. А то: не молишься как я, значит, неверный или еретик, не будет тебе прощения Господа! Вот думающий человек и шарахается.

Сауле тряхнула головой, пытаясь прогнать мучительные для себя сомнения — ну, не умела она верить в Бога, хоть и хотела! Все время прикидывала: вот если бы взять от мусульманства уважение к старшим, отрицание спиртного и утерянную Западом мораль — Сауле современное телевидение приводило в ступор, — а от христианства — сегодняшнюю терпимость к наукам…

И смеялась над собой: вот если бы приставить нос…

И завидовала Анне Генриховне, старуха как-то совершенно спокойно примирила в собственной душе все конфессии. Могла запросто зайти в любой храм, не делая разницы между католиками, православными или мусульманами, она же к Богу шла, а не к священнослужителям с их вечными заморочками. А раз Бог един…

Сауле так не умела. Ей проще было найти Бога в весеннем лесу, на берегу неспешной северной реки или под бесконечным куполом неба в родной степи, чем в душной, набитой потеющими людьми церкви. Ее завораживали и в то же время пугали суровые или скорбные лики святых, она бродила по храму больше как художник, восхищенный чужими талантами, чем как верующий. С замирающим сердцем Сауле рассматривала очередной шедевр и ругала себя за неумение проникнуться святостью места, и жалела себя за это же. И бессовестно завидовала верующим, склонившим голову, а то и колени перед образами. И сочувствовала им, пришедшим сюда с просьбами, а не с благодарностью Господу за этот созданный мир, за все красоты в храме, за дарованный талант зодчему и живописцам, за ту божью искорку, которой Он так щедро делился с людьми…

— Ты представляешь, — Таня заглянула в комнату: Китеныш с Лизаветой сидели за компьютером, — она уже несколько дней ночует у мамы!

— У мамы? — рассеянно пробормотала Сауле, переворачивая блин. — Почему у мамы?

— А я знаю? — рассердилась Таня. — Едва переехала — мама притопала посмотреть, как я устроилась, ну и…

— Что — «ну и»?

— Нарвалась на Лизавету, естественно! Ее ведь в шкаф не спрячешь, я уж о Кешке и не говорю. Этот гад кривоногий на любой звонок в дверь так зверски лает, будто в лоскуты гостей порвать готов!

Сауле налила в сковородку новый блин. Обернулась к подруге и с любопытством спросила:

— И что ты сказала маме?

— Ну, правду… почти.

— Почти — это как?

— Что девчонка у меня поживет, пока с ее матерью разбираются. Мол, в детский дом пса брать отказываются, а без него Лизавета туда не пойдет, сбежит, чертовка. Вот я ее и пригрела… временно!

— А Лизавета слышала, что ты несешь?

— Вот еще! Мы на кухне разговаривали, они с Кешкой в комнате телевизор смотрели.

— А потом?

— Потом — суп с котом. Мама Лизавету рассмотрела и сразу сюсюкать принялась — мол, солнышко, деточка, да разве так можно… — Таня смущенно хмыкнула. — В ванну ее потащила!

Сауле вздрогнула и едва не уронила на пол готовый блин. Уложила его на высокую парующую стопку и изумленно воскликнула:

— Разве ты ее не выкупала, как в квартиру привела?

— Помоешь эту дикую кошку, как же! — возмутилась Таня. — Я ее честно в ванную загнала, мочалку дала, шампунь, мыло, что еще нужно нормальному человеку? Футболку чистую купила, трусики, шорты, носки, тапочки…

— Нет слов! Ты ж сама должна была ее отдраить, ребенок еще маленький, Лизавете только шесть!

— Ребенок! Убоище это, а не ребенок! И потом — шесть лет, это не два и не три. Ей осенью в школу!

— Кто бы спорил, — проворчала Сауле, возвращаясь к сковородке. Налила следующий блин и буркнула: — А дальше что?

Таня пожала плечами и оскорбленно прошипела:

— Представляешь, мне на любое слово огрызается, а тут… И в ванну залезла как миленькая, и косички дала себе заплести, и молчала как рыба, пока мама ее крутила, тискала, в щечки целовала, только краснела, как рак вареный…