Мальчик, соглашаясь, закивал головой:

— Конечно, знаю. Ну а вдруг?

— Не стыдно прятаться? Нашкодил — иди и отвечай за свои шкоды. Ты сын красного командира. Разве тебе пристало бегать от бабушки? Уже темнеет. Она, наверное, с ног сбилась, ищет тебя.

— Я и сам волнуюсь за мою бабушку, — признался мальчик.

— Вот и ступай домой, извинись. А налупят — терпи. Потому что за дело.

— Я пойду, — согласился мальчик. — Только давайте вместе, хотя бы до ворот.

Дом, на который мне указал мальчик, был старый, почти трехэтажный. Верхний этаж деревянный, второй кирпичный. Оба эти этажа вдавили в землю первый. Для его окон пришлось выкопать яму. Форточки были вровень с тротуаром.

— Я по ботинкам знакомых узнаю, — похвастал мальчик.

— Вы в подвале живете?

— В подвале.

— Но твой же отец был красный командир! Он погиб за Родину! Вам должны дать хорошую квартиру.

— Бабушка говорит: дадут лет через десять, чтоб гроб удобнее было выносить.

— Это несправедливо, — сказал я мальчику. — Запомни: тимуровцы берут вашу семью под защиту.

Я нашел кусок кирпича, нацарапал над окнами подвала красную звезду и написал: «Здесь живет семья красного командира».

Из ворот вышла бабушка.

— Митенька, ты пришел. Ну разве можно так пугать свою старую бабку?

Она обняла мальчика и увела. У калитки мальчик обернулся:

— До свидания, товарищ.

Меня словно бы наградили — сорвался с места, побежал по темной улице, и сразу стало тоскливо. Защищать теперь было некого, вся моя храбрость улетучилась.

Мне было страшно одному.

Дома полагалась взбучка, но мама встретила меня ласково:

— Сынок, тетя Маня очень просит, чтоб ты переночевал сегодня у нее.

Тетя Маня жила в квартире через стенку. Она — директорша. Была у него прислугой, стала женой. Говорят, что тетя Маня не умеет читать.

Они оба — и тетя Маня, и директор — маленькие, большеголовые, и Мурановская улица зовет их «головастиками». Еще говорят, что тетя Маня колдует. Не иначе как присушила директора. Чего он в ней нашел? Колобок и колобок, да еще косолапый. Мне всегда хотелось научиться какому-нибудь чародейству, но, конечно, такому, чтоб не требовали продавать душу.

Сердце у меня встрепенулось, и все же очень не хотелось идти в чужой дом.

— А зачем мне ночевать у нее? — спросил я сердито.

— Василий Васильевич в командировку уехал, тетя Маруся одна ночевать боится.

— За ковры, что ли, свои?

Мама промолчала.

— А если и вправду воры полезут?

— Постучишь к нам в стенку, — сказал отец.

— Ладно, — буркнул я. — Где мне ужинать? У вас?

— Ты брось свой тон, — сказал отец.

И мне стало противно слушать самого себя: горой стоял за какого-то мальчишку и почему-то грублю дома. Хорош тимуровец!

Настольная лампа стояла на полу. У окна огромный красавец стол. На столе мраморная чернильница в виде рыцарского замка. Наверное, трофейная. По бокам от чернильницы две мраморные пепельницы. Одна — в виде русалки, другая — в виде Хозяйки Медной горы. На столе ни ручки, ни листка бумаги.

— Можно, я посмотрю книжки? — спросил я тетю Маню.

Она уложила спать свою маленькую дочку и, шлепая босыми плоскими ступнями, ходила из комнаты в комнату: стелила мне постель и, видимо, готовила ужин.

Ковры с пола были скатаны: то ли чтоб я не сглазил их драгоценной красоты, то ли чтоб не загрязнил, а может, они всегда здесь скатаны. Тетя Маня проследила мой недобрый взгляд и шепотом сказала:

— Проклятущие эти ковры! Пыль к ним так и липнет. Василь Василич ругается, а я свернула и не разворачиваю. Выбивать надоело.

— Можно, я посмотрю книжки? — повторил я вопрос, показывая на этажерку.

— Да это все Василь Василича. Он их читает. Пошли поужинаем и спать будем.

— Я не хочу!

Хотел ответить запросто, с порога готовил ответ, а получилось обидчиво, чуть не через слезы.

Мне ужасно хотелось попробовать директорского ужина. Но, во-первых, сами мы жили на картошке да молоке, а во-вторых, эта тетя Маня так и не разрешила посмотреть книги.

— Спать буду! — сказал я директорше.

И стал ждать, когда она выйдет. Улегся, а сон не шел.

Дома я как следует не поел, надеялся-таки на угощение в директорском доме, в животе бурчало, но ведь кто его знает, может, чужой кусок и в горло бы не полез. Вон как не по-нашему пахнет эта квартира. Запах не противный, но скорее бы кончилась эта ночь.