Шрифт:
— Итак, удерживать кончик, где ртуть, между двумя пальцами — и?
— И потом тереть. Столбик ртути будет подниматься. У меня, поскольку я слишком старался, ртуть поднялась до отметки сорок два, и нам пришлось снова сбивать ее.
— Отличное средство! Надо запомнить.
— Зачем?
— Ты знаешь, мой муж иногда все же чего-то требует от меня и…
— Уже хорошо, — говорю я быстро, — уже хорошо.
Глава 2
— Верена!
— Да?
— В понедельник ночью я был просто счастлив. Твоя азбука Морзе…
— Наверно, это у меня плохо получилось?
— Нет, ты прекрасно справилась! Только вместо слова «доннерстаг» у тебя все время получалось «доммерстаг».
— Я перепутала «н» и «м»?
— Да.
Мы смеемся. Неожиданно Верена хватается за живот и лицо ее искажает гримаса.
— Тебе больно!
— Мне нельзя так сильно смеяться! Рассказывай дальше. Итак, какая у тебя температура?
— Тридцать девять и пять. Воспитатель велел мне не ходить в школу. Он вызвал врача. Но тот может прийти только вечером.
— И потом?
— Затем температура снова снижается. До послезавтра! Больше двух дней я не мог выдержать, чтобы тебя не видеть.
— Уже завтра я буду свободна. Мужу хочется, чтобы я поправлялась на вилле, наверху, так как еще очень хорошая погода.
— Ах, хоть бы погода подольше оставалась такой хорошей! Тогда мне не придется каждое второе утро повышать себе температуру, и я снова смогу встретиться с тобой в башне уже, пожалуй, в воскресенье.
— Надеюсь, Оливер, надеюсь. Рассказывай дальше.
Она произносит слова торопливо, как человек, который говорит исключительно с той целью, чтобы другой не сказал того, что ему не хотелось бы слышать.
— Что случилось после того, как была обнаружена температура?
— Детская игра. Я подождал, пока другие уйдут в школу, затем встал и пошел к господину Гертериху, воспитателю, и серьезно поговорил с ним.
— Серьезно?
— Видишь ли, этот Гертерих — человек в интернате новый. Слабый. Однажды я помог ему, когда он не справился с совсем маленьким мальчишкой. Он надеялся, что я снова буду помогать ему. Тогда я сказал ему: «Господин Гертерих, я натер термометр, чтобы повысить температуру». — «Я так и думал», — ответил он печально. — «Теперь у нас два возможных варианта, — говорю я. — Я должен уйти на пару часов. Вариант первый: вы называетесь трусом и ничего не знаете, и я обещаю вам, что не позднее половины первого, прежде, чем придут другие, буду лежать в своей кровати. Это один вариант. Второй: вы сейчас позвоните шефу и передадите ему, что именно я вам сказал. В этом случае я клянусь, что менее, чем через месяц вы сами уйдете — созреете для нервной клиники. У меня здесь много друзей, а у вас ни одного». Он был, конечно, благоразумным, я мог удрать и так, ни о чем не предупреждая, и он ничего не узнал бы до тех пор, пока не пришли бы остальные. Он был даже благодарен.
— За что?
— За то, что я обещал и дальше помогать ему с ребятней. У нас есть такой сумасшедший негр, который вообразил себе, что все белые — это дрянь и…
— Оливер!
— Да?
Я наклоняюсь вперед. Она наклоняется вперед.
Стучат. Мы отшатнулись. Входит сестра Ангелика с вазой, в которой стоят мои гвоздики.
Сестра ставит вазу на ночной столик, любуется цветами, и восхищается моим хорошим вкусом и поздравляет милую мадам с тем, что у нее такой очаровательный брат.
Когда она покинула комнату, я снова наклонился вперед. Но Верена качает головой и отталкивает меня обратно.
— Нет, — шепчет она. — Не теперь. Она, наверное, стоит за дверью, подглядывает в замочную скважину и смеется, — шепчет она. — Она ведь никогда в жизни не поверит, что ты мой брат.
Это меня смешит. И я шепчу так же тихо, как она:
— Комичное начало, не правда ли?
— Комичное начало для чего?
— Для любви, — шепчу я. — Может быть, не для тебя. Для меня одного.
После этого она долго молчит и затем говорит:
— Решено. Я больше ничего не боюсь. Нет у меня больше страха.
— Перед чем?
— Перед любовью. Перед настоящей любовью.
— Но почему?
— Потому что моя настоящая любовь оборвалась ужасным образом. Она чудесно началась и ужасно закончилась. Я не хочу больше снова любить. Хватит!
— Ты не любишь своего мужа.
— Нет.
— Вот именно.
— Именно что?
— Именно поэтому ты стремишься к любви, хотя и боишься ее.
— Глупость.
— Это не глупость. Каждый нуждается в другом человеке, которого он может любить.
— Я люблю своего ребенка.
— Ребенка — это недостаточно. Он должен стать взрослым человеком. Возможно, я для тебя ненастоящая любовь. Ты для меня, определенно, настоящая.
— Откуда ты это знаешь?
— Истинную любовь распознаешь сразу. Немедленно. Я понял это сразу.
Она берет мою руку, и ее глаза, ее чудесные глаза, смотрят прямо в мои, когда она говорит: