Шрифт:
— Я тоже, я тоже! Все время! Возможно, ты прав, и это будет любовь. Это было бы ужасно!
— Нет, нет. Одно я тебе сразу скажу: я для тебя никогда не буду таким, как Энрико! Я не поцелую тебя, не прикоснусь к тебе, если мы не будем по-настоящему любить друг друга.
Она снова отворачивается и тихо произносит:
— Это были самые прекрасные слова, когда-либо сказанные мне мужчиной.
Глава 10
Она опять не смотрит на меня, лежит, отвернувшись к стене. В профиль она еще красивее. У нее маленькие ушки. Одни эти ушки кого угодно с ума сведут…
— Ну да, — говорю я. — That's the whole story. [24] За эти тринадцать лет милая тетя Лиззи все прибрал к рукам. Сейчас она королева. Колотит моего старика. Определяет ход событий. А отец — всего лишь марионетка. Что он за малый, можно понять, понаблюдав за тем, как он обращается с подчиненными: бесцеремонно, безжалостно. Малейший проступок — «You are fired!» [25] Типично для таких парней. Безвольно слушается женщину, а с окружающими — тиран. Подумать только: настоящего шефа заводов Мансфельда зовут сейчас, да что сейчас, уже много лет, Лиззи Штальман. Штальман — прекрасное имя для дамы, не так ли? Я уверен, уже в истории с налогами она рьяно помогала отцу. Из-за нее мне не позволили последовать за семьей в Люксембург. Понимаешь? Мать она уже растоптала. Отцом овладела полностью. Только я еще стоял у нее на пути.
24
Вот и вся история (англ.).
25
Ты уволен (англ.).
— Бедный Оливер, — говорит Верена и снова смотрит на меня.
— Бедная Верена. Бедная Эвелин. Бедная мамочка. Бедные люди.
— Ужасно.
— Что?
— Как мы похожи друг на друга.
— Почему ужасно? Сейчас я скажу нечто смешное, нечто забавное. Сказать?
— Да.
— Ты — все, что у меня на свете есть, все, во что я верю, все, что люблю, и все, ради чего я хотел бы быть приличным человеком, если б только мог. Я знаю, мы могли бы быть страшно счастливы вместе. Мы…
— Прекрати!
— Твой ребенок стал бы моим ребенком…
— Прекрати!
— И никогда-никогда-никогда мы бы не обманывали друг друга. Мы бы все делали вместе: ели, путешествовали, слушали концерты, засыпали, пробуждались. Завтра тебя выпишут. Ты придешь в субботу к нашей башне, в три часа?
— Если смогу.
— Если не сможешь, дай мне знак в ночь на субботу. Три коротких сигнала. Значит, ты не сможешь. Или три длинных — значит, ты придешь.
— О Господи.
— Что это значит — опять «о Господи»?
— А ведь я на двенадцать лет тебя старше! — Она долго смотрит на меня. — Оливер… Оливер… Знаешь, что странно?
— Что?
— Что я, несмотря ни на что, так счастлива.
— Я тоже, я тоже!
— Да, но со мной это первый раз в жизни, — она выдвигает ящик тумбочки. — Посмотри, — говорит она, — до чего я дошла. Докатилась в своем безумии!
Я заглядываю в ящик. Там лежит карманный фонарик и маленькая тетрадочка. На титульном листе я прочел: «Азбука Морзе».
— Мы оба чокнутые, Оливер!
— Конечно.
— И горько поплатимся за то, что творим.
— Конечно.
— Счастливой любви не бывает.
— Конечно, конечно, конечно, — говорю я и наклоняюсь, чтобы поцеловать ее губы, ее прекрасные губы. Вдруг раздается стук в дверь, и сразу затем в комнату входит сестра Ангелика, лживо и похотливо смеясь.
— Вам пора. Ваша сестра еще очень слаба.
— Да, — говорю я, — мне правда пора (но из-за господина Гертериха, ведь уже половина двенадцатого). И вот я встаю, по-братски целую Верену в щеку и прощаюсь:
— Ну что ж, пока, малышка!
— Пока, малыш!
— Почему вы улыбаетесь, сестра Ангелика? — спрашиваю я.
— Ах, — отвечает она с улыбкой Мадонны, за которую я бы с удовольствием дал ей в зубы. — Привязанность братьев и сестер друг к другу всегда так трогает меня.
Я иду к двери. Там еще раз оборачиваюсь.
— Прощай, — говорит Верена. — И спасибо за цветы.
При этих словах она делает едва заметное движение рукой. Треклятая сестра его не замечает. Но я знаю, что этот жест значит. Таким движением Верена закрыла мне рот рукой, когда я хотел ее поцеловать ночью в машине (мы тогда еще искали браслет). И я тоже на секунду поднес руку ко рту. Сестра Ангелика ничего не заметила. Она уставилась на пациентку, как удав на кролика. Верена задвигает ящик тумбочки.
Не правда ли, забавно, как карманный фонарик и азбука Морзе могут почти свести с ума мужчину?
— Пока, сестренка, — говорю я и выхожу из комнаты, словно мужчина, выпивший пять двойных виски.
Глава 11
Взрослые!
К вам — наше слово!
Разве любовь — это преступление?
Удивленно вы покачаете головами.
Но вы осуждаете любовь пятнадцатилетней девушки к восемнадцатилетнему юноше!