Наверное, зависит от того, готовность к чему он символизирует. Если к борьбе против чего-нибудь, значит, на расход. Если к борьбе «за» — на развод.

Замечательное выражение — «борьба за». Едва напишешь его, и стул под тобой начинает раскачиваться от скуки, так что неудержимо тянет блевать.

Считается, что людей легче поднять «против». Энергией возмущения поделиться легче, чем энергией созидания. Не случайно устроители «Русских маршей» используют, главным образом, протестные лозунги.

Никто не блюёт, этот поезд в огне, всё серьёзно, у всех глаза, как на плакате «Воин Советской армии, спаси». А толку-то?

«Там где в прошлом году было 16 человек, в нынешнем — уже 200», — анализирует аналитик. Растёт малыш. Только против Курбан-Байрама рановато ему пока. (Или против открытия торгового центра «Золотой Вавилон», если вдруг кому понятнее такой враг.)

На еженедельное проветривание очередной траченой молью и пересыпанной нафталином горжетки в Кремлёвском дворце съездов собирается больше русских людей, чем на «Русский марш», — почему? Потому что русские люди козлы и недостойны своего национализма? Или…

Это на относительно мирное шествие столько выходит. На драку выйдет раз в десять меньше. Выходит, «бороться против» националистам некем и нечем. (Если только по пути с футбола на футбол или с горжетки на горжетку случайно люди не подойдут.)

А если некем бороться, то зачем призывать к борьбе?..

Что движет организатором, который поднимает людей на борьбу, видя, что сил не хватает? Скорбный стоицизм — «делай что должен и будь что будет»? «Русское авось» — не догоним, так хоть согреемся? Или это провокация — каждый год устраивать перед охранкой такой смотр сил, демонстрировать ситуацию в динамике, так сказать?

Или всего понемногу?

В любом случае, консолидация национальных сил на основе протестных настроений себя не оправдывает. Шесть лет «Русских маршей» — достаточный срок, чтобы понять, как развивается ситуация. Никак. В этом году официальный агитпроп испробовал другую стратегию (замалчивание вместо запугивания), — пришло чуть больше. В следующем — сделают поправку на ветер, придёт чуть меньше. Борьбы «против» не получается.

А как насчёт борьбы «за»? За что предлагают бороться русские националисты?

Чтобы на «русский марш» пришёл миллион, нужно мочь ответить на этот вопрос одним словом. Больше — миллион не услышит, больше для него сольются в НРЗБ.

Например — «за колбасу», как в 1989 году. Или «за землю», как в 1918-м. Что такое СССР?.. А колбаса вот она, её лизнуть можно, понюхать. Вот так гражданские войны выигрываются.

Так за что же такое предлагают побороться русские националисты?

Я не изучал специально вопрос, моё мнение — экспериментально чистое, я обыватель, знаю только то, что просочилось в голову из интернет-лент. За что-то такое вроде бы предлагают, но погодите, мне трудно сосредоточиться…

Ну не за «трезвость» же.

За справедливость? (Тогда уж лучше за трезвость…) За равные права? Или за преимущественные? За статус государствообразующей нации, из коего эти права вытекают? А какие именно — эти? Права на что? Можно списком?..

Когда в феврале девяностого года на Манежке собиралось 200 тысяч человек, вопрос «за что» стоял ослепительно просто: «За отмену Шестой статьи». Что это за статья такая, знал едва ли каждый десятый, но каждый представлял себе такое… такое… Не поверите, я тоже ходил.

А четвёртого ноября до меня задачу не довели. Догадываюсь, что если из таких, как я, — сочувствующих, но не понимающих, чему именно, организовать шествие — всем курбан-байрамам курбан-байрам получился бы. Марш сочувственно-непонятных.

У каждого из нас была масса причин не выходить на Марш. Кому-то, например, не нравится прыгать по команде «Кто не прыгнул, тот чурка». И «Кто не прыгнул, тот не чурка» — не нравится. Кто-то не любит позировать для фотографов. Все мы боимся подвергать опасности свои чрева и стократ — благополучие своих детей.

Последнее — главная причина «никуда не ходить» для мужчин моего поколения. Мы лучше всех (включая устроителей) понимаем, зачем Марш по-хорошему нужен, и именно мы не хотим идти. Тридцати-сорокалетние мужчины, цвет обывательщины, пушечное мясо и говно нации. Те, кого больше всех после войн остаётся, потому что в отличие от восемнадцатилетних прыщей мы трусливы, осторожны, трезвы.

Хотя манипулировать нами так же просто, как восемнадцатилетними.

Какой из социальных инстинктов у обывателя самый сильный? Тот же, что и у животных, — инстинкт размножения. Он даже инстинкт самосохранения способен перебить иногда. И выражается этот инстинкт для нас не в сиськах, а в детях теперь уже. За сиськи мы не пойдём. И за Русь святую не пойдём. И за веру. А за них пойдём. За них и чрево перетянешь потуже, и прыгнешь, когда велят.