— Имант! — обрадованно говорит Мара. — Ну, рассказывай, каковы твои успехи в Вене?

— А твои в Риге?

Мара кисло усмехается.

— Мне грозит повышение…

— Что ж, поздравляю. — Эрберт принимает таинственный вид и, развернув сверток, достает небольшую фигурку из слоновой кости. Это толстый улыбающийся Будда с пятью такими же улыбающимися младенцами на руках. — В жизни надо следовать хорошим примерам, — шутит он.

— Прелесть! — Щеки Мары вспыхивают. Стало быть, Имант и во время конгресса думал о ней. Она рассматривает подарок. — Слоновая кость! За границей это же стоит безумных денег! Мне вовсе не нравится, что ты так потратился на меня.

— Не расстраивайся, — улыбается Эрберт. — Могу себе позволить. — И, увидев, что Мара недовольно хмурится, добавляет: — После свадьбы я тебе все расскажу.

— Мне сегодня не до шуток! Из меня хотят сделать начальника архива. — Мара разглядывает фигурку и нечаянно отламывает головку. — По-видимому, это символично, — говорит она, вылавливая головку из кофейной чашки. — Пять лет меня учили вести следствие. Неужели моя голова годна лишь на то, чтобы я занималась стиранием пыли со старых папок?

Эрберт берет фигурку и отломленную головку, прячет в карман.

— В моей лаборатории склеят так, что и трещинки не заметишь. Не расстраивайся!

— Бывают несчастья, которым клей не поможет. Одна-единственная ошибка — и уже считают, что ты не годишься для работы в милиции. — Она грустно вертит в пальцах пустую рюмку.

— Два коньяка! — заказывает Эрберт официантке. — Когда сядешь за руль, это удовольствие станет для тебя запретным, — говорит он Маре. — Шоферские права получила?

— Если желаешь взглянуть на памятник моей глупости, приходи на Крастмалас, дом один. Наша «Волга» по-прежнему стоит во дворе под брезентом…

— Ничего, в свадебное путешествие поедем на моей. Если ничего не изменится, то на будущий год куплю обязательно…

Мара улыбается, она принимает это заявление, как очередную шутку.

— Ты наконец расскажешь о Вене или нет? О чем говорили на конгрессе?

— О том, что чарльстон вовсе не такой уж плохой танец. — И Эрберт приглашает Мару.

Чувствуется, что он совершенно не намерен говорить о серьезных вещах.

Музыканты вновь заняли свои места на эстраде. Проходя с Марой на площадку для танцев, Эрберт замечает Ирену и кивает ей за спиной Мары.

К столу Ирены и Пурвита подходит Межулис. Он молод, волосы его прилизаны, черты гладкие и неброские. В его костюме тоже ничего примечательного. При разговоре не выпускает из зубов папиросу с причудливо смятым мундштуком.

— Заметил у входа твою машину, — говорит Межулис, — дай, думаю, зайду…

— А, Межулис! Как ты рискнул без жены? — усмехается Пурвит.

— Оставь жену в покое! — Межулис, раздавив в пепельнице недокуренную папиросу, тут же вынимает из пачки «Беломора» следующую и привычным движением сминает ее мундштук.

— Знаю, знаю, она самая хорошая, самая…

— Перестань, Леон, — перебивает его Ирена. — Его жена в больнице. Как она, Межулис?

— Сегодня еще не звонил…

Ирену опять приглашают танцевать — на этот раз молодой симпатичный парень. Она качает головой, но неожиданно вмешивается Пурвит:

— Да иди уж!

Ирена встает и уходит.

Межулис, словно только этого и ждавший, вынимает из кармана ключ и подает Пурвиту.

— Порядочек!

Пурвит неловким движением роняет сумочку Ирены под стол и довольно долго возится с ней, пока поднимает и кладет на место.

— А что доктор? — спрашивает Межулис.

— Доктор не дурак.

Музыка кончилась. Многие аплодируют, надеясь на повторение танца, но у Эрберта в этой веселой сутолоке вид безучастный. Мара ласково берет его за руку и ведет к столику.

— О чем ты задумался, милый?

— О том, что… Вышло так, что на карту поставлено…

Мара не хочет слушать дальше. Они не виделись почти целый месяц. Для чего портить чудесный вечер?

— Что у нас за характеры — даже повеселиться как следует не умеем!

— А что, если пойти в кино? — предлагает вдруг Эрберт.

За соседним столиком тоже собираются уходить. Взглянув на часы, Пурвит говорит:

— Пора!

Они чокаются. Но пьет одна Ирена. Мужчины даже не пригубили рюмок. Межулис закуривает папиросу и встает.