Открыв дверь, я увидел почтенного джентльмена, стоящего перед открытым окном. На лице его отсутствовало привычное для такого типа больных безразличие, глаза искрились, он глядел на меня с улыбкой. Я осторожно поинтересовался его именем из опасения, что не туда попал, и получил Подтверждение, что он и есть тот самый Дуглас. Он пригласил меня присесть.

Я постарался тщательно проверить симптоматику по болезни Альцгеймера. Лежавшая на столике газета давала превосходный повод проверить его краткосрочную память. При этом он продемонстрировал абсолютную ясность мысли и припомнил все последние события. Тогда я перешел на более давние происшествия и был поражен тем, что порой его память превосходила мою. Наконец я спросил: «Ну, а здесь вам нравится?», и он ответил, что все нормально, хороший уход и питание.

«А как ваша семья?» — поинтересовался я.

«Они, навещают меня здесь чаще, чем раньше», — усмехнулся он.

«Я так полагаю, ваша жена скончалась», — спровоцировал я его»

 Он взметнул брови и наклонил голову; он столь же явно был удивлен моим вопросом, как и я его ответом: «Нет, доктор Моуди. Она гостит у родни в Огайо». Завершая осмотр, я убедился, что Дуглас уходил в себя, чтобы избежать вопросов о покойной жене, и единственным проявлением отклонения в его здоровье является отказ признать ее кончину.

Дело его закончилось положительным образом. Диагноз был изменен на «сложные горестные ощущения», а пациенту рекомендовалась групповая терапия. И постепенно факт реальной кончины жены пробил броню его отрицания. Последний раз я видел Дугласа в окружении его друзей, и эта картина — одна из дорогих в моей памяти.

Случай с доктором Б. отличен от примеров Рут и Дугласа. Здесь обстоятельства были столь болезненны и имели столь личностный характер, что лучше было отказаться от обсуждения, чем искажать истину.

 «О некоторых вещах я никогда не смогу говорить»

 (рассказывают Рэймонд и Дайяна)

На протяжении ряда лет мы вели «Курс психологии поддержки для работников здравоохранения». В течение трех дней осваивался дидактический материал, частью которого служили личные истории участников обучения. Каждый курс начинался с трех вопросов к присутствующим: «Как вас зовут?», «Где вы живете?» и «Что вас привело сюда?». На последний слушатели обычно отвечали перечислением понесенных утрат, которые и подвигли их на эти занятия.

Перед прибытием очередной группы мы обнаружили в ее списке имя выдающегося психолога, перенесшего горе, и сообща пришли к заключению, что присутствие д-ра Б. послужит на пользу нашим занятиям. Когда мы вошли в учебный класс, стучал по крыше дождь, служивший аккомпанементом нашему знакомству. Последним стал говорить д-р Б. Он представился и после некоторой паузы, будто погружаясь в свой заветный внутренний мир, произнес: «И есть вещи, о которых я никогда не говорю». А затем стал отвечать на вопросы, не выходя за установленные им самим рамки.

Каждая учебная группа по-своему уникальна. В тот день тон задавал д-р Б. — проявленной им силой, честностью и самоуважением. Он значительно углубил наше видение — но не тем, что разделил с нами свою утрату, а тем, что поделился своим мужеством. Действительно, существуют такие вещи, которые слишком трудно обнародовать или для этого не подходят ни время, ни место. Уважение к частной жизни всегда действует благотворно.

 БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ ОТРИЦАНИЕ

Бессознательное отрицание подразумевает забвение, побег от реальности или неверие в нее. Каждому свойственно забывать некие события на секунды, минуты или часы. Мы забываем, что порезали палец, пока не возьмем в руки вилку, чтобы есть, и вскрикиваем: «Ой! Совсем забыл!» Открытые раны закрывают и защищают повязки.

Подобно наложенной повязке, действует и отрицание. Если сила утраты такова, что душа ее отторгает, человек выбирает пребывать в тумане неверия и восклицает: «Нет! Этого не может быть!» Некоторых настигает оцепенение и опустошенность, и они вопрошают: «Отчего я ничего не чувствую? Отчего внутри меня пустота?» Защитная система живых распадается на кусочки. Рассмотрим очередные примеры.

 «Нет! Ты не можешь оставить отца!»

Церемония военных похорон закончилась, и американский флаг с гроба Джузеппе сняли и вручили его первенцу Джозефу. Джозеф пробыл с матерью несколько дней, а затем покинул маленький городок в Нью-Мексико, где та жила, и вернулся к себе в Техас, где и предался своему чувству скорби сообразно своему возрасту, личности и прочим жизненным обстоятельствам.

Как-то спустя несколько месяцев он был занят делами в офисе, когда раздался настойчивый телефонный звонок — это была его мать, которая сообщала о своем желании переехать в Техас. Она продолжала что-то говорить, а его пронзила ужасная мысль: Нет! Ты не можешь оставить отца! На пару секунд Джозеф был лишен чувства реальности, потом, тут же вспомнив, что отец мертв, содрогнулся при мысли о таком наваждении. «Это было жутко».