Затишье. Боя нет. Тепло. Даже жарко. Печёт летнее солнце. В разрушенном городе деловито снуют люди. Уцелевшие дома. Подвалы. Мелькают вульгарно размалёванные лица чеченских проституток, предлагающих себя за автоматные рожки, гранаты, выстрелы от гранатомётов. Солдаты понимают, что всё это будет стрелять в них же, быть может, даже этой ночью, но ничем иным расплатиться всё равно не могут — денег у них нет. Проститутки хохочут гортанными голосами, подмигивают и матерятся.

Потом всё мешается, путается. Развалины вырастают посреди поля за его родным селом, густой лес превращается в горы, по которым петляет узкая серпантинная дорога. По ней ползёт колонна танков и БТРов с сидящими на броне напряжёнными солдатами. Где-то в голубой чистой выси стрекочет лопастями вертолёт, похожий на большую чёрную стрекозу.

И опять он летит куда-то стремглав, быстро, с пронзительным свистом, острой болью отдающимся в висках. Видения тают, бледнеют, стираются.

Он лежит неподвижно, закрыв глаза, и дышит тяжело.

Придя в себя, Станислав упёрся мутным взглядом в склонившегося над ним Николая. Тот внимательно глядел ему в лицо, похлопывал по щекам и говорил, обращаясь к кому-то:

— Живой, отвечаю. Даже глаза открыл.

С минуту солдат смотрел молча, едва соображая, облизывая вспухшие, покрытые засохшей коркой губы. Затем в мозгу вспыхнула сцена во дворе, когда этот долговязый, трясясь от страха, уже расстёгивал перед чеченцами штаны.

— По-ш-ш-ш-ёл к чёрту! — захрипел Станислав.

— Стас, ты чего? — враз оторопел тот.

— Вали отсюда, говорю. Я всё видел. Видел, как ты там уже штаны снимал перед чехами.

Николай заморгал глазами. Ужас его прошёл, и теперь, сидя на дне зиндана и глядя на измордованное тело солдата, он радовался, что всё это произошло не с ним.

— А что мне было делать? Что? — бросил он резко, почти с вызовом.

— Что? — Станислав приподнял голову, но шея его тут же заныла нестерпимо. Он поморщился. — А ты не мог им как мужик ответить? Не мог?

— Это ты что ли ответил? Да тебя избили как собаку, — огрызнулся Николай. — И в другой раз ты теперь молчать будешь, — прибавил он и, на всякий случай, отодвинулся.

— Не буду. Мне по хрену! Пусть хоть голову отрежут. Хоть и отмудохали, но человеком остался. Понял?

— Ладно, Стас, хорош, — проворчал дед Богдан. — И правда радуйся, что жив остался. На тебе ведь места живого нет.

Солдат приподнялся на локте, взял бутылку с водой и полил себе на лицо, смывая засохшую кровь. Вода отдавала затхлым привкусом.

Голова ныла и разламывалась. Губы вздулись кроваво-фиолетовыми пузырями. Левый глаз совсем заплыл. Станислав прополоскал рот, выплюнул тёмно-красный сгусток. Потом, прильнув к горлышку, жадно пил, стараясь залить, затушить сухую горячечную глотку.

— Ничего, мужики, — сказал он. — Выберемся. Не боись.

— Теперь они от тебя не отстанут. Всё время будут бить, издеваться, — вздохнул Сослан. — Совсем сломать захотят.

— Однако, Стас, тебя хрен сломаешь, — вдруг добавил он, чуть помолчав.

Чеченцы гуляли. Обмывали шестьдесят тысяч долларов, полученных за Ашота. Зарезали на дворе двух баранов. Их освежёванные туши, подцепленные железными крючьями за ноги, свисали с деревьев. Женщины закопали в огороде дурно пахнущие бараньи кишки.

В дом к Султану набилось человек тридцать. Родственники, друзья, несколько боевиков, которые воевали с его старшим сыном. Чеченцы обильно пили, вливая в себя стаканы водки, жевали шашлык, посыпая душистые куски мяса солью и с жадностью вонзая в них зубы. Хрустели свежей редиской, зелёным луком, чавкали солёными огурцами. Свежих в конце апреля ещё не было.

Царило разнузданное веселье. Все гоготали, смеялись и говорили разом, оживлённо размахивая в воздухе руками. Жена Султана и пришедшие ей на помощь родственницы едва успевали приносить всё новые и новые тарелки с едой.

Султан уже в сотый раз рассказывал всем, как ему удалось проведать про богатство армянской семьи, найти в Городе Ветров нужных людей и заказать похищение. Каждая деталь смаковалась, обсасывалась со всех сторон. Потом он хвастался, сколь умело вёл торг с отцом Ашота. Как он до полусмерти запугал его сына, и тот, рыдая в телефонную трубку, молил отца поскорее заплатить выкуп. Султан даже сводил гостей в подвал и показал цепь, на которой сидел невольник.

— Ай, Султан! Ай, мужчина! — гремели пьяные голоса.

— А ты ему яйца отрезал, а? Отрезал?

— Хотел отрезать. Но его пахан сказал, что без яиц он только двадцать тысяч за сына даст.

— Мужчина, Султан! Мужчина!

Чеченцы хищно щерили рты, сверкая белыми, крепкими зубами.

— Вот это по кайфу! Вот это мужчина! — восклицали они.

Бородатый, горбоносый, с диковатым взглядом боевик, сидевший до сих пор молчаливо и угрюмо, вдруг поднялся за столом.

— Уважаемый Султан! Мы собрались здесь, чтобы отпраздновать это удачное дело, — начал он, когда все смолкли. — Чтобы поставить отца этого ишака на колени и заработать шестьдесят тысяч долларов, тебе хватило двух недель. Вот так и надо вести дела.