— Харьковские! Чего застряли?

— Блистимся!

— Там в кино снимают. Не артисты! Давай как есть!

Засуетились, засмеялись:

— Бобошку вперед. А то его не увидят.

— Увидят, если захочу.

— Подпрыгнет.

— А банкет будет?

— Как построим город…

— Шевелись, шевелись!

— Та куда вы спешите? Какое там кино! На пушку берут!

Но перед деревянной трибуной, правда, сновали ребята с аппаратами. Прицеливались к щитам и фанеркам с надписями: «Одесса с вами!», «Днепропетровск в Ташкенте», «Николаев здесь». Их несли впереди колонн. С трибунки кричали в микрофон:

— Привет тебе, Одесса!

— Хай живе наше братерство!

Оркестр играл все тот же марш. От этого становилось всем еще веселее.

— Салям, Харьков!

Махотко первым схватился:

— А где наша Сибирь?

Бобошко огляделся и ответил:

— Вот она! Дивись!

За харьковчанами шел Кеша, обеими руками нес над собой фанерку с буквами: «Я из Наяринска». Буквы были еще сырые, с них текло. Он нес свою фанерку в вытянутых руках, и все операторы, сгрудившись, его снимали.

— Вот как! — крикнул Бобошко. — Сам по себе!

Да чего там сам по себе! Он схватил фанерку и банку с краской, забытую на траве, успел, написал кое-как. Может же Мастура увидеть эту фанерку в киножурнале? А больше ему ничего не надо было.

— Я с ним побалакаю!

Но поговорить с Кешей после парада не удалось Бобошке. Сибиряк исчез.

— Да где ж он?

А он уж ехал к площади Навои.

Снова и снова обшаривали его глаза аллейки сквера, ступени театра, колонны с приставленными к ним афишными щитами. Театр работал, зазывая на «Бахчисарайский фонтан» и «Сорок тысяч красавиц».

И вдруг Кеша обомлел. По ступеням, вдоль афиш, шли девушки — маленькая, скуластая и высокая, плоская, вся в красных бусах. Те самые, что стояли в этом сквере и разговаривали с Мастурой в день их первой прогулки.

Скорей! Он с разбегу схватил их за руки.

Они начали вырываться.

— Кто вы? Мы вас не знаем! Пустите!

— Кричи! Кричи! Я же простуженная! — захрипела длинная.

— Да не надо кричать! — взмолился Кеша, крепче сжимая их руки. — Я ищу Мастуру.

— Какую еще Мастуру?

— Ну! Вон там вы стояли с ней…

— Когда?

Он объяснил, когда.

— Не помните? Приветик!

— А-а! — хрипло протянула длинная, успокаиваясь и то ли теребя свои бусы, то ли потирая больное горло. — Мы ее всего-то раз видели, на Комсомольском озере… Ее Мастурой зовут?

— Мы о ней ничего не знаем, — робко прибавила малышка.

— С кем она тогда была, на Комсомольском? — спросила ее подруга.

— С Хадичей Муратовой.

— Вот! Поищите Хадичу Муратову на телеграфе, — прохрипела длинная уже совсем дружески.

— Это тоже Навои. Только не площадь, а проспект. Приветик!

Кеша отпустил их руки, а когда девушки отошли, крикнул вдогонку:

— Спасибо!

Ну что ж… На телеграф. К Хадиче Муратовой. Проспект Навои, наверно, недалеко.

Оказалось, далеко. Шагал туда вдоль все еще не убранных развалин и темных пустырей. Среди развалин в одном месте сидели за столами милиционеры, вовсю командовали по телефонам. Вывеска держалась на колу — областное управление милиции. Дом не устоял, работали во дворе.

Перебрался через бугор, спросил, показали. Теперь было совсем близко. Там, куда протянул руку майор, светились огни вроде бы целой улицы.

И правда, она новой была и почти целой, будто из другого города. Новые дома выдерживали толчки, хотя все стены внутри телеграфа располосовало сверху вниз, как по линейке, прямехонько потрескалась штукатурка. В большом зале народу было битком. Еще бы! Телеграф стал средоточием людских волнений, требующих ответа.

Женщины за барьерами черкали и черкали карандашами по бланкам, встряхивали руками от усталости и на мгновенье совали головы под вентиляторы, подставляя искусственным ветеркам потные лица, измученные глаза, чтобы согнать с них пелену. У них в глазах мутилось, наверно.

Над головами усталый женский голос приглашал:

— Краснодар по вызову — вторая кабина.

— Алма-Ата по вызову…

По вызову, по вызову… Отовсюду стучались в Ташкент, ждали, искали… А женский голос твердил:

— Москва ПЗП.

— Киев ПЗП.

Непонятное что-то… Кеша выстоял в очереди к столу, намахал коротенькую телеграмму деду, подтвердил, что живой, а к тому же неудобно было пробиваться с пустыми руками к барьеру, и пристроился к другой очереди, еще длиннее. Через добрый час подал свою телеграмму. Девушка быстро прочла, дунула на упавшую со лба прядь волос, сказала так же быстро: