— Прошу, кацо! Куда?

— В центр.

— В самый центр? — уточнил водитель. — Ай, зачем я спрашиваю? Сразу видно!

— А что я, грязный? — поинтересовался Кеша в ответ на его добрую усмешку, когда уже поехали.

— Что ты! Прекрасно выглядишь! — категорически успокоил его водитель, восклицая сердечно и с заметным акцентом. — Как Махендра-Бир-Бикрам-Шах-Дева!

— Это кто такой?

— Король Непала, — ответил водитель, делая серьезные глаза.

— Ну! — сказал Кеша, заправляя длинную рубаху в брюки. — Это не имеет значения.

— Правильно, — согласился водитель. — Ты счастливый, кацо!

Ехали долго. У каждого светофора, натужно переключая скорости, грузин отставал на своем кране от других машин. Наконец вылез из-за деревьев угол театра, зажелтели колонны…

— Стой, — сказал Кеша.

В семь часов он иногда бродил тут. Просто так. Ничего не вспоминая, потому что эта площадь сама была воспоминанием. Посидишь тут, побродишь, и хватает тебя еще на несколько долгих дней. Уж кого он не ожидал здесь встретить… И услышал за своей спиной:

— Здравствуй.

Он рывком повернулся. Мастура ему улыбалась, сдерживая себя, губы ее подрагивали. Еще бы! Бир-Бикрам…

— Здравствуй, — ответил он, ругая себя, что приехал сегодня.

— Хаким-ака сказал, что ты будешь ждать меня…

И только тогда он понял, что она пришла к нему, но не поверил себе и спросил:

— Ты пришла?

Он мог коснуться ее, протянув руку, убедиться мог, что это она, но стоял без движения.

— Я пришла.

Тогда он взял ее за руку и повел, не зная куда, теряясь среди прохожих.

Но их еще догнал кран, помахивая длинной стрелой с тяжелым крюком, и водитель в такой, как таз, кепке с трудом высунулся из кабины, удивленно глянул на Мастуру, показал «на большой», бросил Кеше пачку сигарет и крикнул:

— С тебя причитается!

1967

— Нефедов!

Он не ответил, а, пятясь, неуклюже выбрался из-под печальной своей машины, в разные концы растопырившей голенастые суставы и выставившей какие-то воронки, вроде бы для масла. Отряхивая на ходу колени, он побрел через весь цех к девушке, кричавшей от стеклянной конторки, где стоял телефон:

— Нефе-одов!

У него была такая походка, что про него частенько говорили — не побрел, а «пошлепал». Безобидно, но насмешливо. Однако он не обращал на это никакого внимания — пусть себе говорят, если это доставляет им удовольствие. Доставить человеку удовольствие всегда уместно…

Он не считал счастливей себя своих ровесников, работавших вместе с ним на заводе, который делал сельхозтехнику, гордость полей. Просто у них ловчее все получалось. Они могли быстрей пригнать механизм к положенному месту, даже если он не очень на это место лез, завинтить гайку потуже, сигануть через штанги, торчавшие из какой-нибудь технической новинки поперек пути, или через ящик, как нарочно поставленный у самых ног, наконец, погонять во время обеденного перерыва футбольный мяч по пыльной лужайке среди вытрепанной травы под необъятными окнами цеха, а он смолоду лишь смотрел, как они бегали, шумно и весело толкаясь… Если кто-то подходил и становился рядом с ним на краю поляны, он поворачивал голову и с улыбкой объяснял, что совсем не играет.

А если интересовались: «Почему?», он прятался за спасительные слова, подхваченные у любимой жены Веры: «Нрав у меня такой…»

Нрава он в самом деле был чрезвычайно тихого — от застенчивости и привычки ни к кому ни с чем не цепляться, в общих спорах опять же участвовал разве лишь своей улыбкой. И был у него вопрос: «А зачем?»

Не слепой, не глухой, он сталкивался и с непорядками вокруг себя, и с несправедливостями, еще долго после этого горевал, но не рычал, как лев, и не бросался на борьбу с ними. И дело тут было вовсе не в равнодушии к людям, к природе, к жизни, ничего подобного, а исключительно в отношении к самому себе. Кто он такой? Смешно было себе представить, чтобы из-за него хоть что-нибудь поменялось.

Словом, тихий был человек, скромный. И несмотря на то, что со всех сторон раздавались постоянные и настойчивые призывы к активности, ему искренне казалось, что это не для него. Такой считал себя незаметной величиной… хотя, собственно, в свои тридцать лет был инженером с уже проверенными способностями и к данному моменту трудился в группе, занятой новой свеклопосадочной машиной, которая должна была помочь решению проблемы семенного фонда и тоже стать гордостью полей. Должна, но пока не стала. И никак не хотела становиться. Не получалась машина.

— Кто? Откуда? — спросил Нефедов, кивая на телефонную трубку, валявшуюся на столике и ожидавшую его, пока он «шлепал» сюда.

— От директора, — ответила девушка в косынке с концами, завязанными узлом не сзади, а надо лбом.

Она собирала рядом с конторкой нормальную сеялку. Ненормального в ней было только то, что сеялка вся горела красными и желтыми плоскостями: раскрасили, как на праздник, потому что — экспортный товар.

Спрашивал Нефедов еще на ходу, а теперь остановился.