– Не много ли?

– Сам прикинь. Пока охрана очухается от взрыва, пока посыльный до начальства доедет, пока начальство явится собственной персоной - это как?

– По телефону позвонят.

– О телефоне позабочусь, - хмыкнул Чикин.
– Хозяин думает, что Калинин самолично на происшествие прикатит. Тут ему и хана! А не прикатит - его счастье. Другие руководители соберутся. Нам главней всего водопровод. Пусть почухаются большевики на пожарах.

– А пожары откуда?

– Это уж не наша забота, - отмахнулся Чикин.
– После взрыва сразу мотай в Кронштадт. Там тебя надежные люди встретят, выправят документы и устроят на теплую службу.

– Как бы на старых корешей не нарваться, - озабоченно произнес Колька.
– Начнут душу вынать: где был, чего делал?

– Не осталось твоих корешей, теперь весь Балтийский флот новый. Старики домой подались, а которые с большевиками пошли, тех по всей стране размотало. Воюют да комиссарят. В Кронштадте одна молодежь. Набрали тумаков из деревни, наши им мозги вправляют. Тертые калачи, вроде тебя, во как нужны! Там и увидимся.

– Деньги!
– требовательно сказал Колька.
– Деньги гони. Только золото.

– Держи.

Колька посмотрел, скривился:

– Мало!

– Ты не друг, ты грабитель с большой дороги, - прикинулся обиженным Чикин, однако добавил еще несколько червонцев.

– Все равно мало. Зойке надо оставить.

– С Зойкой кончай. Подвести может. Чуешь, куда эта стерва поворачивает? Медицинской сестрой будет в госпитале.

– Все свою выгоду ищут, - хмуро произнес Колька. Говорить о Зойке ему не хотелось. Знал: она не огорчится, даже обрадуется, когда он уйдет.

Последнее время Зойка стала совсем чужой. Заявила ему: «Новая власть для людей старается, дорогу открывает, а ты сидишь, как сыч, за прежнее держишься. Ну и сиди, если хочешь, а мне не мешай. Я жить хочу, чтобы на сердце радостно было!»

Да, у Зойки теперь другие интересы, другие заботы.

В квартире, где жил заместитель Калинина Иван Ефимович Котляков, раздался какой-то шум, громкие голоса. Михаил Иванович вышел в общий коридор. Там возбужденно переговаривались несколько человек.

– В чем дело, товарищи?

– Беда, Михаил Иванович. Взрыв на водопроводной станции.

Из двери, натягивая пальто, выскочил Котляков.

– Погоди, Иван Ефимович, - остановил Калинин.
– Я с вами.

У подъезда ожидала машина. Шофер быстро погнал старое дребезжащее авто по пустынным улицам.

Водопроводная станция была уже оцеплена. Командир красногвардейцев Рудольф Ленник доложил Калинину: окрестности прочесаны, но преступников обнаружить не удалось. Есть подозрение, что заложена не одна бомба, а несколько - с часовыми механизмами.

– Что делать в первую очередь?
– спросил Лепник.
– Устранять повреждения или искать бомбы?

– Ищите, - распорядился Калинин.
– Кто здесь из работников станции?

– Фридрих Лийв. Вот он.

– Здравствуйте. Как это случилось?

– Не знаю, меня только что вызвали.

– Надо как можно скорее ввести станцию в строй, понимаете это?

– Да, конечно.

Михаил Иванович сел на скамеечку возле сторожевой будки, свернул толстую самокрутку. Затягиваясь крепким табаком, думал о случившемся. Не ясно, вылазка ли это какой-то озлобленной личности или сигнал к новому всестороннему нападению белых?

Поеживаясь от холода, сидел он у стен поврежденной станции, не подозревая, что механизм второй бомбы отсчитывает последние минуты. Вот, бросив окурок, он поднялся, намереваясь идти в машинный зал, где притаилась смерть. А в это самое время в Москве, на заседании ВЦИК, громко звучал с трибуны голос Луначарского. Поддерживая предложение, внесенное Лениным, Луначарский говорил:

– Я встретился с товарищем Калининым впервые, когда были выборы в первую центральную думу (Петрограда) после Февральской революции, куда он был послан своим районом, потому что среди рабочих масс он считался человеком с хозяйственным направлением ума, очень солидным, уравновешенным и пользовался чрезвычайно широкой любовью своего района. Его голос был абсолютно подлинным свидетельством о настоящем настроении масс. Я именно хочу здесь подчеркнуть совершенно сознательное отношение, огромную уравновешенность, всегдашнее спокойствие, поразительную угадку, которую мог подсказывать только инстинкт настоящего пролетария, которую трудно заменить теоретическим развитием, - это делало его для нас одной из самых ярких фигур в думе. Хотя там бывали часто более блестящие ораторы, но когда товарищ Калинин с настоящим простым, добрым лицом рабочего всходил на трибуну и начинал без малейшего ораторского ухищрения выкладывать то, что ему казалось, как пролетарию, особенно важным, немедленно и правые социал-революционеры, и кадеты начинали прислушиваться к его голосу. Другого столь авторитетного голоса из числа рабочей среды в думе не было. Когда после Октябрьской революции мы сломили эсеров и петроградский пролетариат завоевал целиком кадетскую думу... то сейчас же для всех сделалось ясным, что городским головой Петрограда не может быть никто другой, как товарищ Калинин...

И на этом месте, где легко можно было потерять и уронить достоинство партии, которую он представлял, товарищ Калинин приобрел большую любовь не только рабочих, но и остальных жителей. Он очень хорошо умел разговаривать с выборными от рабочих, и к Калинычу шли все и знали, что он сделает все, что может.

И если в рабоче-крестьянской республике первое место в государстве должен занимать рабочий или крестьянин, то товарищ Калинин, старый петроградский пролетарий, не порвавший связи с землей, средний крестьянин, является бесспорно самым лучшим кандидатом на это место...