Город жил теперь только тем, что привозили из сельскохозяйственных губерний страны. А много ли они могли дать? Республика в кольце фронтов. Белогвардейцы и интервенты отрезали от промышленных центров сырьевые и продовольственные районы. Донецкий уголь, бакинская нефть, украинский и кубанский хлеб находились в руках врагов. Вся тяжесть продовольственной разверстки легла на крестьян Центральной России.

Конечно, хлеб в деревне еще есть, кулак успел припрятать зерно. Только попробуй найти, попробуй взять - он ведь горло перегрызет за свое добро.

Думая о хлебе, Михаил Иванович вдруг явственно представил каравай, только что вынутый из печи, еще горячий, с хрусткой корочкой, с тягуче-приятным запахом. И таким осязаемым был этот запах, что тошнота подкатила к горлу, закружилась голова и поплыли перед глазами голые стены, лица и шапки. Карандаш выпал из ослабевших пальцев, стукнулся о крышку стола. Выступавший товарищ смолк, вопросительно посмотрел на Калинина. Михаил Иванович сильно, до боли сжал левую руку, напрягся. Слабость прошла. Сказал спокойно, даже улыбнулся чуть-чуть:

– Продолжайте, пожалуйста. Полуобморочное состояние, вызванное голодом, появлялось у него уже несколько раз. Нельзя, значит, думать о еде, надо гнать всякую мысль о ней.

Кризис назрел, силы израсходованы. Некоторые товарищи близки к отчаянию. Именно поэтому Михаил Иванович созвал их сюда. Если опустить руки, катастрофа неизбежна, жизнь в большом пролетарском центре замрет, Петроград окажется во власти тьмы и анархии. Во что бы то ни стало нужно поддерживать хотя бы слабое биение пульса, бороться до последней возможности.

Об этом он и повел речь, как только закончил выступление председатель топливной секции. Заговорил с несвойственной ему резкостью, делая большие паузы, чтобы хватило сил.

– Дрова будут в марте. Заготовки выполняются. До марта мы обязаны дотянуть. Без ссылок и оговорок. Вся броневая группа предприятий, весь Водосвет будет работать. Водопровод, электростанции, трамвай, мельницы - вот главное. Без воды нельзя. Воду населению - круглые сутки. Остальное урежем. Трамвай будет ходить двенадцать часов. Свет в город подавать десять часов в сутки, но подавать обязательно.

– Я только что говорил о невозможности, - обиженно вставил председатель топливной секции.

– Знаю. Каждый пуд нефти, каждый пуд угля, каждую сажень дров будем распределять вместе. Не жалейте заборов и старых деревянных построек.

Михаил Иванович перевел дыхание, ища глазами товарища, отвечавшего за снабжение продовольствием.

– Как сегодня?

– Выдали по осьмушке хлеба только рабочим, служащим и детям. Завтра такой же паек. На складах останется лишь сахар. Его раздадим послезавтра.

– Продотряды возвращаются?

– Ждем с часу на час.

– Немедленно всю секцию разошлите по заводам и фабрикам. Подчеркиваю - немедленно. Создавайте и сразу же отправляйте в деревню новые продовольственные отряды. Берите со складов мануфактуру.

– Деньги, - подсказал кто-то.

– Деньги крестьянину сейчас не нужны, - возразил Калинин.
– Скобяные товары в цене. Пилы, топоры, гвозди, - он снова передохнул.
– Москва обещала помочь, но Москве тоже трудно, товарищи. Мы сами за все в ответе!

Возвращаясь домой, он каждый раз испытывал теперь какую-то неловкость. Чудился укор в детских глазах, которые на исхудавших лицах казались особенно большими и выразительными. Нет, дети не ждали от Михаила Ивановича пряников или конфет - хотя бы маленький кусок черного хлеба, это был бы для них праздник!

При отце дети не жаловались на голод, не просили есть. Так велела им мать. Но каково было Екатерине Ивановне, когда она оставалась с ними одна! Юля в эту зиму почти не поднималась с постели, переваливала из одной болезни в другую, настолько высохла, что ручонки казались прозрачными. Мальчики развлекали ее, читали вслух книги. Но и они стали вялыми, тихими. У самой Екатерины Ивановны, как в девичью пору, резко выделялся на осунувшемся лице нос. Платья, тесные год назад, теперь свободно болтались на ней и требовали перешивки.

Нынче жена встретила его радостной и немного смущенной улыбкой.

– Женщина приходила из деревни, записку передала. Помнишь, землемер у тебя был, длинный такой?

– Конечно. В уезд отпросился, мы не возражали, там он нужней.

– Доволен он. Кланяется всем, пишет, что работы много, а на досуге охотой промышляет, зайцев силками ловит. Нам одного прислал, - опять смущенно и просительно улыбнулась она.

Принесла из холодных сеней закоченевшую длинную тушку с обрубками вместо ног. Цепко держала ее, испытующе и даже со страхом смотрела в лицо мужа. Екатерина Ивановна не произнесла ни слова, но он понял все, что она хотела сказать сейчас, о чем молила его: