), так как геометрия это наука о пространстве, и если пространство сводится к отношениям между вещами, как считали последователи Лейбница, то все эти отношения могут быть даны только вместе с вещами, т.е. a posteriori, а опытное знание, которым была бы в таком случае геометрия, не может быть аподиктически истинным (2: 300-301; А 40 / В 57).

Этот аргумент может показаться убедительным, а между тем он имеет смысл лишь в том случае, если заранее допускается, что чувственные, или пространственные, отношения принципиально не сводимы к рассудочным. Если же вместе с Лейбницем утверждать, что чувственность - это спутанный рассудок, то по определению окажется, что аксиомы чувственности и, в частности, геометрии могут быть в конечном счете дедуцированы из закона тождества как фундаментального принципа рассудка, вне зависимости от того, даны пространственные отношения a priori или a posteriori. Не удивительно поэтому, что до принципиального разведения чувственности и рассудка в 1768 году Кант не принимал во внимание аргументы, подобные тем, которые в диссертации 1770 года и в "Критике чистого разума" привлекаются им же для опровержения позиции Лейбница и его сторонников.

Рассмотрение эволюции кантовских представлений о природе пространства и времени, как выяснится, имеет прямое отношение к оценке значимости другого и, казалось бы, важнейшего раздела "О принципе формы интеллигибельного мира" диссертации Канта. Его содержание, вкратце, сводится к следующему. Кант ищет ответ на вопрос "как... возможно, чтобы многие субстанции находились во взаимной связи и таким образом относились к одному и тому же целому, которое называется миром" (2: 304). Дело в том, что хотя из существования какой-либо субстанции можно заключить о наличии причины ее существования (2: 305), но непосредственное умозаключение о том, что эта субстанция находится во взаимодействии с другими субстанциями, а не существует совершенно изолированно от них, невозможно (там же). Если же взаимодействие между субстанциями действительно имеет место - о чем мы знаем a posteriori - то надо найти его основание.

Кант считает, что необходимым, и, вероятно, достаточным условием взаимодействия субстанций (2: 306-308) является наличие у них одной общей причины (там же). Доказательство ведется от противного. Во-первых, взаимодействие необходимых субстанций невозможно: "зависимость не согласна с понятием необходимого" (2: 305). Далее, если бы причинные ряды, определяющие существование всех случайных субстанций, восходили к разным первопричинам, имеющим необходимое существование, то эти случайные субстанции, по основаниям, аналогичным предыдущему случаю, тоже не могли бы взаимодействовать друг с другом (2: 306). Итак, по мнению Канта, есть два условия, единственно при которых возможно взаимодействие субстанций: субстанции должны быть случайными и иметь общую необходимую причину, т.е. бога.

Как уже упоминалось, подобные рассуждения можно встретить уже в самой первой работе Канта (см. 1: 308-309). Связь же между ними и представлениями Канта о природе пространства ярче всего обнаруживается при анализе ответа Канта на возражения, которые естественно возникают при рассмотрении его аргументации. Кант пытается объяснить возможность взаимодействия субстанций на основе допущения общей им необходимой причины. Но не является ли пространство тем условием, которое создает возможность взаимодействия субстанций? Этот вариант кажется более простым и убедительным, нежели тот, который предлагает Кант. Причины несогласия с ним Канта очень показательны. Кант утверждает, что само пространство есть не что иное, как созерцательно данное отношение между субстанциями (2: 304), и оно поэтому не может корректно рассматриваться в качестве самостоятельного принципа. Вопрос о возможности взаимодействия субстанций может быть поэтому сформулирован и так: как возможно пространство (там же)? Это кантовское замечание хорошо вписывается в контекст работ, созданных на ранних этапах его философского развития, ибо оно имеет смысл лишь при допущении, что принимается лейбницевская концепция пространства, сводящая его к отношениям между субстанциями, а Кант как раз и поддерживал Лейбница в этом вопросе вплоть до конца шестидесятых годов.

Но ведь представления Канта о пространстве в 1770 году радикально изменились! Теперь он считает, что пространство не может быть редуцировано к отношениям существующих в нем субстанций и обладает самостоятельным статусом в качестве субъективной формы чувственности. Раз так, то прежнее возражение Канта относительно того, что пространство не может быть принципом, объясняющим возможность взаимодействия субстанций, должно утратить силу и, соответственно, пространство могло бы рассматриваться им в качестве такого принципа, значимого, по крайней мере, для доступных внешнему созерцанию субстанций. В черновых набросках позднего периода Кант эксплицирует такую возможность: "В чувственном мире благодаря пространству уже имеется условие взаимодействия" (XVIII: 416), но он вполне мог бы вынести подобное суждение и в 1770 году, ведь в третьем разделе диссертации Кант опирается именно на эту интуицию. Между тем, в разделе "О принципе формы интеллигибельного мира" диссертации 1770 года Кант воспроизводит старые аргументы, предполагающие истинность потерявшей силу концепции (см. 2: 305).

Разрешать этот парадокс, однако, нет необходимости (хотя вместо него придется иметь дело с другой трудностью). Кант сам подводит читателя к тому, что в разделе о форме интеллигибельного мира он будет придавать пространству "возможно большую реальность", т.е. будет пользоваться своей старой концепцией пространства. В первом параграфе этого раздела, после изложения позиции тех, кто считает понятие пространства достаточным для объяснения возможности взаимодействия между субстанциями (2: 304-305), он замечает, что "не говоря уже о том, что это понятие т.е. пространство, как уже было доказано, скорее касается законов чувственного познания субъекта, чем условий самих объектов, если и придать ему возможно большую реальность, то все же оно указывает лишь на созерцательно данную возможность координации, а поэтому остается открытым вопрос, решить который может только рассудок: на каком принципе покоится само это отношение всех субстанций, которое, если его рассматривать созерцательно, называется пространством " (2: 304). Далее Кант пишет, что речь в данном разделе будет идти о субстанциях вообще, без различия, материальные они или нет (2: 304-305). Однако если бы он учитывал здесь свое новое понимание пространства, то не смог бы подвести все субстанции под одну рубрику, так как материальные и нематериальные субстанции имели в этом случае разные принципы взаимодействия: первые пространство, вторые – высшее существо. И если все же настаивать, что Кант не отказывается тут от новой теории пространства, то придется трактовать все рассуждения из четвертого раздела как имеющие отношение исключительно к нематериальным субстанциям.

Однако в схолии к тому же разделу Кант дает понять, что изложенные в нем аргументы были связаны с "законами чувственного созерцания" (2: 308), т.е. с пространством. Более того, если бы Кант вел речь о нематериальных субстанциях, он не смог бы интерпретировать свое заключение от их взаимодействия к необходимой интеллигибельной причине последнего как достоверный вывод - ведь мы не знаем, взаимодействуют они, или нет. Но Кант определенно указывает на аподиктический характер аргументации в разделе о форме интеллигибельного мира (там же). Значит, он отталкивается от несомненного факта взаимодействия пространственных субстанций.

Итак, в четвертом разделе диссертации Кант говорит даже не о субстанциях вообще, а прежде всего об интеллигибельной причине взаимодействия материальных субстанций. При этом он сознательно воспроизводит свою старую концепцию пространства, создавая громадные трещины в тексте. Но почему Кант идет на противоречие с самим собой? Ответ на этот вопрос надо, по-видимому, искать за пределами философии. Весной 1770 года, после назначения Канта ординарным профессором логики и метафизики Кенигсбергского университета, ему потребовалось быстро написать очередную диссертацию (четвертую и последнюю; защита состоялась 21 августа), относительно которой предполагается, что она должна иметь систематический характер. Предпосылки для создания всеобъемлющей системы метафизики в это время у Канта уже есть их дало сделанное им за год до диссертации открытие идеальности времени и пространства, которое позволило четко разделить мир феноменов и ноуменов и тем самым набросать как бы схематичный план будущего здания метафизики. Однако если "феноменология" была уже практически готова к 1770 году, то к исследованию общих принципов формы интеллигибельного мира, учитывающему открытие 1769 года, Канту еще только надо было приступать. Но Кант, вероятно, не хотел оставлять пустот в диссертации и принял решение заполнить их своими старыми аргументами, не забыв предупредить читателя об этом.