– Не смотрите! – вскрикнула Лаита. – Не смотрите на них!

– Они шевелятся… – прохрипел Глаз. – Во имя всех демонов, почему они шевелятся?!

– Уходим отсюда! Живо! – скомандовал вдруг Эписанф.

– Ту-да? – Глаз уставился в затхлый мрак коридора.

– Туда! – прикрикнул Эписанф. – Бегом!

Ноги сами понесли меня. Топот, хриплое дыханье, ветер в лицо, мятущиеся отблески факелов – все слилось в единый вихрь панического бегства. Эписанф мчался впереди, за ним едва поспевала Лаита. Ноги ее заплетались в этих дурацких тряпках, я боялся, что вот-вот она споткнется и рухнет и я не успею ничего сделать… но, видно, боги берегли ее в тот день. Позади бухали шаги Гиеагра, Бурдюка и Глаза – эти трое прикрывали наш побег.

Не знаю, сколько мы мчались, подобные вспугнутым ланям. Мой бег был прерван внезапно: споткнувшись обо что-то мягкое, я рухнул наземь, едва не раскроив череп о камни. Какое-то время лежал не шевелясь, в абсолютной тьме, хватая ртом воздух.

Внезапно вспыхнул свет, и что-то коснулось моего плеча. Я вздрогнул, едва не закричал. Рука сама потянулась к поясу в тщетной попытке нащупать меч.

– Это из-за меня, юноша, прости… – то был голос Эписанфа.

Боги! Сколько счастья порой может доставить человеческий голос!

– Проклятый мешок, у него развязалась лямка, и он упал, – виновато проговорил философ. – И ты о него споткнулся. Ты как, цел?

Цел ли я? Пошевелив руками и ногами, пришел к выводу, что цел. Приподнявшись на руках, я наконец увидел Эписанфа: он сидел на корточках в шаге от меня. Поодаль с факелами в руках стояли Гиеагр, Бурдюк и Глаз. Свет пламени колебался в такт их тяжелому дыханию. Силуэт Лаиты терялся где-то в тенях.

– Эх, Мильк, вот так бы тебе бегать на Играх, – выдохнул Гиеагр. – Боги свидетели, ты бы озолотился. Ну поднимайся, чего разлегся.

– Вставай, парень, – это Бурдюк.

Шагнув ко мне, он протянул руку. Поднявшись, я скривился от боли: все-таки как следует приложился плечом.

– Свитки целы? – спросил Гиеагр. – Впервые вижу, чтобы книжник удирал от надписей.

– Впервые вижу, чтобы вслед за книжником удирал великий герой, – уколол я в ответ.

– Тебе лучше не состязаться в красноречии со своим приятелем, Гиеагр, – хохотнул Бурдюк. – Клянусь Жалом: на ночь он кладет свой язык в чашу с ядом.

– Так и есть, – беззлобно пробасил Гиеагр. Напряжение отпускало, и у героя просто не оставалось сил, чтобы яриться. – Однако где мы?

– Где, где… – проворчал Глаз. – Все в той же дыре, в которой оказались по милости Эписанфа.

В той же дыре… Скверная новость, сказать по чести. Едва Глаз произнес эти свои слова, мы завертели головами, пытаясь чуть более точно определить меру неприятностей, в которых оказались. То был зал. По здравом размышлении я ничего не могу сказать о его размерах: наши факелы давали слишком мало света, чтобы судить о помещении больше комнатушки в захудалом трактире; мы могли видеть лишь кусок стены, теряющийся во тьме, черный провал коридора, который привел нас сюда, и освещенный клочок каменного пола у себя под ногами. Однако, если верить ощущениям, зал вполне мог дать представление о том, что значит бесконечность.

Он был темен и наполнен тишиной, этот зал. Нет, тишиной не мертвой, не затхлой немотой могилы и не гулким ничто нехоженых пещер. То была боязливая, настороженная тишина, тишина леса, в глубине которого заворочался лютый зверь, безмолвие птиц, завидевших в небе тень ястреба, кажущаяся недвижность рыб в морской пучине, когда из неведомых омутов всплывают жуткие подводные твари. Тишина, которая наступает за миг до убийства…

Наш разговор пресекся тотчас, едва мы прониклись этой тишиной. Мы стояли, не в силах двинуться с места, не в силах пошевелиться, даже не смея дышать полной грудью…

– Итак, философ, что теперь? – чуть слышным шепотом произнес Гиеагр.

– Да, Непосвященный, будь ты проклят, куда идти? – подхватил Глаз.

– Теперь… – прошелестел Эписанф, заставив меня вздрогнуть. Говорят, такими голосами вещают души покойников, чьи тела не были погребены и достались на съедение волкам да воронам.

Бросив на философа быстрый взгляд, я едва не задохнулся от ужаса. В неверном свете факелов лицо почтенного мужа являло собой кошмарное зрелище: рот полуоткрыт, по нижней губе стекает струйка слюны, огромные совьи глаза вот-вот выскочат из орбит, выступившие на щеках бисеринки пота отблескивают кровью… Боги, что это с ним!

Не в силах вынести это зрелище, я отвел глаза, а когда через миг снова посмотрел на Эписанфа, жуткая маска исчезла, как не бывало.

– Теперь… – повторил Эписанф столь же тихо, но уже своим, живым голосом. – Нам и отсюда нужно убираться как можно скорей. Мы должны обвязаться веревкой.

– Зачем? – спросил Бурдюк.

– Мы все еще во владениях призраков, – отрезал Эписанф. – Лаита, у тебя в котомке есть длинная веревка. Достань. Бурдюк, Гиеагр, Глаз, вы пойдете впереди. Обвяжитесь покрепче и, во имя богов, не вздумайте начать выяснять, кто пойдет первым, а кто – последним. Вы должны действовать сообща, чтобы в случае чего вытащить остальных. За вами пойдет Мильк, следом – мы с Лаитой. Вяжите крепко, как только можете. И живее, умоляю, живее!