Не сбавляя темпа, мы бежали еще полчаса, пока Эписанф не взмолился о привале. Его тощая грудь ходила ходуном, из горла вырывались хрипы.

– Терпи, философ, – увещевал Гиеагр, – будет привал, дай только добраться до какой-нибудь поляны. Под этими деревьями я нужду не остановлюсь справить, не то что на травку лечь.

Поляна сыскалась очень скоро. Не такая большая, как в прошлый раз, она тем не менее имела существенное преимущество, ибо являла собой огромную каменную плиту, усеянную булыжниками, большими и малыми, и возвышающуюся над землей на целый локоть. Растений мы теперь опасались не меньше, чем диких зверей и чудовищ, так что не стоит и говорить о том, сколь обрадовала нас эта находка. Вырвав вьюнок, пустивший корни кое-где в трещинах, мы устроили привал, мня, что находимся в куда большей безопасности, чем прежде.

Действие Эписанфова вина скоро улетучилось, но силы остались, хотя и не столь великие, как раньше. Чтобы подкрепить их, мы порылись в мешках и, собрав остатки пищи, разожгли костер и устроили небольшую пирушку.

– Проклятый лес, – ворчал Глаз, дожевывая последний кусок вяленого мяса. – Никакой дичи, даже птиц нет. Если завтра мы не набьем хотя бы каких-нибудь дроздов, передохнем с голоду.

– Ты сначала доживи до завтра, – бросил Бурдюк.

– Назло тебе доживу, – фыркнул Глаз. – Только ты, жирная скотина, еще и завтра протянешь, и неделю, а я загнусь с голодухи. Нет, ну почему здесь нет дичи? Ответь, Эписанф, ты ведь все знаешь.

– Ненависть, – пожал плечами Эписанф. – Лес пропитан ею. Животные чувствуют такое и давным-давно разбежались. А может, их здесь и не было никогда. Есть только деревья и чистая ненависть.

– Ненависть? – Бурдюк с сомнением уставился на философа. – Разве чистая ненависть способна оставить такие следы? – он продемонстрировал багровые полосы на руках и разорванную одежду.

– Значит, способна, – пробормотал Эписанф.

– Тсс! – зашипел вдруг Бурдюк. – Тише! Слышите?

Разом умолкнув, мы навострили уши.

Вой. Далекий протяжный вой. И треск. И стон. И шелест. И странные скребущие звуки, будто тысячи крысиных лап разом принялись рыть огромную нору.

Звуки доносились издалека. Мы завертели головами, пытаясь определить направление, но очень скоро поняли, что они несутся со всех сторон. Нас окружали…

Мы повскакивали, заозирались.

– Пора уносить ноги! – воскликнул Эписанф.

– Поздно, – буркнул Гиеагр. – Они всюду. Придется снова отбиваться. Счастье, что мы нашли эту поляну, хотя бы не будет корней и сумасшедших деревьев.

Пусть солнце висело еще высоко, но отчего-то вдруг стало заметно темней. Так бывает, когда посреди дня накатывает грозовая туча. Подняв взгляд, никакой тучи я не увидел, зато заметил, что небо сделалось грязно-голубым, будто божественная лазурь попала в лапы какого-то мерзкого подземного чудища. Завертел ветер, промозглый и злой, почти осенний. Тотчас окружность поляны затянула грязная мгла: сжирая краски, уродуя и без того мрачный лик проклятого леса, полнясь смутным движением и гулом, она играла роль некоего занавеса, за которым для нас готовилось невиданно ужасное представление.

Нервное, невыносимое ожидание превратило время в поток вязкой смолы, неспешно вытекающий из наклоненного чана. Секунды доводили до исступления, минуты – сводили с ума. Каждый из нас успел умереть уже тысячу раз и тысячу раз проклясть свое рождение, но развязка все не наступала.

– Душу вымотали, твари, – процедил сквозь зубы Бурдюк. – Что они тянут?

– Решают, с чем лучше тебя сожрать: с чесноком или с луком, – без всякой веселости хмыкнул Глаз.

– Испугались татуировок на ваших толоконных лбах, – проворчал Гиеагр.

Бурдюк бросил на него косой взгляд:

– Непосвященный, я ведь запом…

Чудовища атаковали разом со всех сторон. Серая мгла вдруг разродилась копошащейся волной тварей самого ужасающего вида: щелкающей, шипящей, свистящей, воющей, орущей, ощетинившейся иглами, гребнями, клыками и шипами, плюющей ядом и смердящей, как миллион клоак. Воздух задрожал от оглушительного гомона; я почувствовал, что ноги мои вот-вот выйдут из повиновения и, если в рядах монстров мелькнет хотя бы крошечная прореха, они тотчас помчат меня туда, пусть на верную гибель, но лишь бы подальше от этого кошмара. Стиснув зубы, я заставил себя подавить слабость. «Что угодно… Делай что угодно, – сказал я себе, – только не думай о своем страхе».

Тут мой взгляд скользнул по земле. Камни! Много камней! Это по моей части. Эй, твари, смотрите на лучшего метателя Гальгал!

Волна ужаса стремительно накатывала на нас. Ближе… ближе… ближе… Присев на корточки, я подхватил край туники и насыпал в нее камней, сколько мог удержать. Выпрямился, придерживая бесценную ношу, выхватил булыжник с острыми краями…

Р-раз! Снаряд угодил во что-то черное, похожее на вымазанного дегтем огромного паука. Брызнули ошметки, тварь кувыркнулась и исчезла в толпе. Еще камень… Р-раз! – У мчащегося на меня монстра, слепленного из трех человеческих тел, сросшихся боками, поникла правая голова; ноги правой туши подкосились, чудище повело в сторону, и тотчас вал атакующих растоптал его.