— Потерплю конечно! — откликнулась она, ускоряя шаг.

На следующий день минерам не повезло. Едва дошли до лесной опушки — их обнаружили фашисты, открыли огонь. Еще двое суток не принесли удачи. Наконец Андрею удалось подложить мину под эшелон с платформами, груженными пушками. Все это ухнуло под откос.

И опять — неудачи. Едва разведчики появлялись у крайних деревьев вырубки, как их обнаруживала немецкая охрана и начинала бешено обстреливать. Были ранены пулеметчик Максимов и разведчик Сергеев. Но не в обычае у федоровцев приносить неиспользованные мины назад, на базу. Каждый день группа подрывников продолжала караулить «железку», выжидая подходящий случай. Пренебрегая опасностью, вдоль полотна ползали разведчики, выискивали малейшую оплошность немецких охранников, но все безрезультатно. Настроение у минеров заметно портилось.

— Товарищи, — заговорила Аня в одну из бессонных ночей, — а что если…

Ее план был прост. Он ничего не требовал особенного, кроме отчаянной смелости минера. Аня предлагала подойти к дороге сразу с наступлением темноты, но не к самой вырубке, а в том месте, где рванули первый эшелон. Залечь. Когда же на кривой состав закроет дзот, выскочить на опушку, открыть огонь, а минеру — броском к насыпи.

План приняли уже потому, что надоело ждать и надеяться на какой-то особо удобный случай и видеть, как фашистские эшелоны все идут и идут к линии фронта, победоносно посвистывая у ближней станции.

Ночь провели в снежных ямках, тесно прижавшись друг к другу. На рассвете Аня и Андрей подобрались к знакомой уже лесной опушке и притаились за крайними деревьями. Лежали, боясь пошевелиться, поднять голову, дышали в снег, чтобы пар от дыхания не был замечен патрульными. Холод пробирал до костей, коченели ноги, больно покалывало в одеревеневших от неудобной позы руках.

— Слышишь? Идет! — прошептал Андрей. Аня задержала дыхание. Действительно, издалека доносился характерный перестук колес. Аня заторопилась: лежа попыталась стащить с себя полушубок, но занемевшие руки не хотели слушаться.

— Ань! Может, я? — Футьянов кивнул головой в сторону магистрали.

— Моя очередь!

Эшелон стал уже виден. Шумно попыхивая, паровоз вписывался в кривую. За ним тянулся длиннющий хвост вагонов, закрывая собой дзот. На опушку леса выскочила цепь бойцов группы прикрытия и сходу открыла огонь по вагонам.

Аня сбросила валенки и в одних носках кинулась к рельсам. Она бежала, прижав мину к груди, стремительно, как когда-то на стометровке, на стадионе. Но если там, на стадионе, она видела перед собой яркую финишную ленту, то здесь, сейчас, для нее этой желанной лентой была стальная двухполоска дороги.

Ее заметил солдат, сидевший на тендере, и, вскочив, судорожно схватился за пулемет. Его самого достала очередь из автомата Андрея… Все тридцать два партизана развернутой цепью залегли на опушке и вели огонь по составу. Это было нечто новое в диверсионной практике: обычно сначала подрывали эшелон, а потом пускали в ход автоматы.

Аня ставила мину, а паровоз на всех парах мчался прямо на нее. До него осталось с полсотни метров. Дело сделано — надо «бежать! И Аня побежала… Взрыв! Что-то резкое и горячее толкнуло Аню в спину. «Умираю», — промелькнуло в ее мозгу.

Первыми заметили случившееся Кравцов и Футьянов. Прямо на лыжах они кинулись к девушке, распластавшейся на снегу. За ними — еще двое. Остальные продолжали решетить уцелевшие вагоны.

Аня лежала шагах в тридцати от места крушения, лицом вниз. Не мешкая ни секунды, ее подхватили на руки и помчались обратно, к лесу.

Там перевязали раны, уложили на тут же изготовленную волокушу…

— Анка! Анка! — звал ее осторожный голос Футьянова.

Ее лицо было бледно. Губы не шевелились. Под глазами залегла неподвижная тень от ресниц.

— Живи, Анка! — шептал Футьянов. — Ох, как все нехорошо получилось!

Лучших лыжников выслали вперед — предупредить врача местного партизанского отряда. Врач встал на лыжи и вышел навстречу группе.

— Как? — обступили его партизаны после того, как он закончил осмотр.

— Не знаю. Скорее — в лагерь.

В лагере, когда стемнело, раненую девушку уложили в сани. Выдвинув вперед парный конный дозор, вихрем понеслись на свою базу. Дважды меняли лошадей — и через сутки с разгона остановились прямо перед землянкой санчасти.

— Выживет ли? — беспокоились партизаны.

— Будет жить! А теперь — по домам! — скомандовал главврач Григорьев, когда, выйдя из землянки, обнаружил у ее дверей столпившихся подрывников.

К утру Аня пришла в сознание. Но ничего не слышала и не могла говорить. Сильная контузия. Кроме того, разбита голень и покалечена кисть правой руки.

Возле санчасти вновь стояли друзья-подрывники, с нетерпения ожидая, когда же Григорьев объяснит наконец, что с Анкой, не останется ли она калекой, долго ли ее будут лечить.