Шрифт:
Кончив речь свою, мальчик заторопился, распрощался с с нами и прочь пустился. Абу Зейд сказал мне:
— Вот видишь, знанья — товар, не имеющий сбыта, друзьями прежними давно позабытый.
Мне пришлось поневоле согласиться с его рассуждением и признать правоту его мнения. Тогда он сказал:
— Оставим, друг мой, о поэзии спор, поведем о еде разговор. Не будем касаться предмета бесплодного — ведь сравненья и рифмы не насытят голодного! Как бы искру жизни нам сохранить и пожар внутри погасить?
Я ответил:
— Поводья в твоих руках. Действуй на собственный риск и страх.
Он предложил:
— Если б твой меч мы отдали в залог — обоих он нас прокормить бы мог. Подавай-ка его сюда — через минуту будет еда! Не подумавши ни о чем дурном, я его опоясал своим мечом. На верблюдицу он взобрался — и с честью и дружбой в тот миг распрощался. Долго пришлось мне Абу Зейда ждать; потом я пустился его догонять. Да напрасно! Поверив обманщику сгоряча, больше не видел я ни его, ни своего меча.
Перевод А. Долининой
Рамлийская макама
(сорок пятая)
Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:
— Видывал я над своей головою разных стран небеса; отразились в зеркале моих странствий всех краев земных чудеса; в дальних местах опасность не раз мне грозила и, случалось, близкой казалась могила. Но сколько удивительного зато я узнал, сколько диковинного повидал. А самое памятное из приключений и самое забавное из развлечений случилось в городе Рамле [318] когда-то, у судьи, в доме большом и богатом.
318
Рамля — город в Палестине к северо-востоку от Иерусалима. Одноименный город есть и в Сирии (см. примеч. 217 к макаме 31).
Явился к судье ветхий старик в столь же ветхий плащ облаченный, а с ним молодая красотка — жалость внушал ее вид удрученный. И только старик рот собрался раскрыть, желая дело свое судье изложить, как красотка его перебила и сама вдруг дерзко заговорила. Без стыда и смущенья откинув с лица покрывало, она такие стихи сказала:
О почтенный и мудрый рамлийский судья, Пусть твоя справедливость отверзнет уста! Муж не хочет свой долг предо мной выполнять: Посещать не желает святые места! Редко-редко ленивец отправится в хаджж — Словно лишняя в том для него тягота. Вслед за хаджжем бы сразу и умру свершить, Как велит Абу Юсуф [319] , да удаль не та! Между тем за собой я не знаю греха, Незапятнана чести моей чистота, Никогда я не смела перечить ему — Без вины пропадает моя красота! Прикажи ему истово долг выполнять, Чтоб дождем изливалась его щедрота, Или, ради Аллаха, ты нас разведи, Пока я уж совсем не лишилась стыда!319
Вслед за хаджжем бы сразу и умру свершить… — Хаджж — паломничество в Мекку, приуроченное к празднику жертвоприношения (см. примеч. 93 и 95 к макаме 14). Умра — «малое паломничество» — посещение Мекки, которое не приурочено к определенному сроку и ритуал которого короче. Соединение большого и малого паломничества рекомендовалось мусульманам; эта рекомендация приписывалась обычно Абу Юсуфу Якубу аль-Ансари (731—798), авторитетному правоведу, занимавшему пост главного судьи в Багдаде при халифе Харуне ар-Рашиде.
Шейху судья сказал:
— Ты слыхал, в каком грехе она тебя обвиняет и какою карою угрожает? Сторонись порока и жену не мучай жестоко — берегись, как бы не поплатиться, если гнев ее огнем разгорится!
Голову шейх перед судьей склонил, и ключ красноречья его забил:
Мудрый кади [320] , поверь, что за мной правота — Пусть вовек не иссякнет твоя доброта! Я не думал любовь от жены отвращать — Как и прежде, она в ноем сердце свята! Но судьба за ударом наносит удар: Мы лишились всего, и в дому пустота, Ожерелья жены мне пришлось распродать — В кандалы заковала меня нищета! Был я нежен когда-то в любви, как узрит [321] , Страсть во мне возбуждала жены красота, Но теперь я к ней руку страшусь протянуть, Как аскет, для которого страсть — суета. Я пахать бы не прочь, да посеять боюсь: Сын родителей нищих — нагой сирота! И за это не надо меня упрекать Иль корить многословно: причина проста!320
Кади — см. примеч. 59 к макаме 8.
321
Узриты — южноарабское племя, чья верность и нежность в любви вошли в поговорку.
Женщина гневом запылала и в ответ закричала:
— Горе тебе, ты, дурья башка! Как от козла, от тебя ни шерсти, ни молока! Так ты оставляешь меня бесплодной, убоявшись смерти голодной?! Но ведь сказано — всякий рот себе пропитание непременно найдет. Потерял ты разум на старости лет: стрелы мечешь, а меткости нет. Притупилось твое соображенье, и стал ты жене доставлять одни огорченья.
Кади сказал ей:
— Ну, говорунья, доведись тебе в споре состязаться с самой Хансой [322] , поле битвы осталось бы за тобой. Прославленная онемела бы от изумленья и отказалась бы от словопренья. Но если супруг твой не лгал, говоря, что беден и нищ, — ты коришь его зря, ибо заботы желудка пустого отвлекают его от дела святого.
322
Ханса — см. примеч. 92 к макаме 13.
Женщина молча исподлобья глядела и, как видно, спор продолжать не хотела. Мы подумали: уж не мучится ли она стыдом, что так опозорила свой собственный дом? Тут шейх промолвил, к жене обратись:
— Ты все рассказала, не таясь? Горе тебе, если что-нибудь скрыла или истину исказила!
Жена воскликнула:
— Коль пришли мы на суд, чего же скрывать? Разве осталась у нас хоть на единой тайне печать?! Увы, правдивым был наш рассказ, но позорна правда для нас. Уж лучше нам было бы онеметь, чем такое бесчестье терпеть.
Она завернулась в рваное покрывало, сделав вид, будто слезы горькие проливала и от унижения тяжко страдала. Горести бедных супругов тронули сердце судьи, он от души сокрушался и сетовал на жестокость судьбы. Две тысячи дирхемов он им пожаловал щедрой рукой и произнес:
— Идите, насытьте желудок пустой. Причину размолвок искорените и отныне в любви и согласье живите.
Восславив судью за мудрость решения и щедрость вознаграждения, вышли они за порог и пустились скорей наутек. Когда же скрылись они в отдалении, кади не мог сдержать восхищения — стал хвалить их ум и умение и узнать пожелал их происхождение. И сказал его старший помощник, случившийся тут: