Я заказал пиво и сказал:

— Бочковое, если есть, — сказал я, потому что видел у всех только бутылки, «Карлсберг» и «Туборг», а мне не хотелось бутылочного — слишком теплое и слишком маленькая порция.

Бармен взял стакан, нажал ручку и налил стакан с шапкой пены, которую срезал деревянным шпателем, и второй раз долил до краев, потом поставил стакан прямо передо мной на картонную подставку с надписью «Карлсберг» в центре красной короны на бело-зеленом фоне.

Мужчины вернулись к разговорам и женщины тоже. Сперва довольно тихо, потом все громче и громче, постепенно уровень громкости почти дошел до той отметки, на которой появился я, но все же не совсем, и в разговорах появилась какая-то осторожность, словно я был осведомителем начальника отдела кадров судостроительного завода, где наверняка работало большинство из них.

Я сделал долгий глоток, пиво оказалось удивительно хорошим, я сделал еще глоток, поставил кружку на бело-зеленую картонку, вздохнул так, что народ рядом, должно быть, услышал, скатал сигаретку из табака «Петтерёэ-3» и раскурил ее с помощью синей зажигалки. Мужчина через одного от меня наклонился к моему соседу, повернул голову в мою сторону, посмотрел на табак и спросил:

— Норвежец?

— Да, — сказал я, — ты прав, — а сам подумал: что за удивительный день, когда мне один за другим встречаются датчане с глубокими познаниями в скандинавских языках.

— Прости, что спрашиваю, но зачем ты сюда приперся?

— Пива попить, — ответил я.

— Это нетрудно заметить, но в городе достаточно мест, где можно выпить пива. Зачем ты пришел именно сюда? Ты же здесь никого не знаешь, верно?

— Верно, — сказал я, а про себя заметил, что он старается говорить так, чтобы мне было все понятно.

— Тогда почему ты пришел сюда?

— Это мой город, — ответил я, — где хочу, там пиво и пью.

Я вдруг почувствовал свое полное бесстрашие и только следил за тем, чтобы стоять спиной к стойке и лицом к залу. Я был человеком, которого никто не смеет задевать. А что это неправда, так этого здесь никто не знает.

— Вот как. Твой город?

— Я фактически вырос здесь, ну почти что.

— Хотя по-датски не говоришь?

— Не говорю. Но при небольшом старании ты меня без труда поймешь.

— Почти все датчане считают норвежцев шведами. Они не слышат разницы.

— Именно. Это чертовски раздражает, — сказал я и подумал, что и он меня раздражает. Я сделал большой глоток, и пиво кончилось. Я показал пустой стакан человеку за стойкой и сказал: — Еще одно, если можно.

— Можно, — сказал он и дал мне еще пол-литра, потом еще, а когда я допил четвертую кружку, то был уже очень пьян. И чувствовал себя плохо. В голове шумело. Я стоял с пятой кружкой в руке и думал, что пора идти, что если я сделаю еще глоток, то мне каюк. Потом я отпил еще большой глоток, и тут мужчина в дальнем темном углу встал из-за стола и пошел в мою сторону. Его шатало. Он вышел на свет справа от бара, как зомби, теперь я отчетливо видел его лицо — на левой щеке повыше скулы был лиловый припухший синяк. Я не верил своим глазам. Это был человек с парома. И он продолжал двигаться ко мне. Я не знал, что делать, я испугался, я чувствовал, что моя жизнь в опасности, в смертельной опасности фактически. Я покрепче сжал кружку с пивом — он был уже в метре от меня. Наконец мужчина остановился и теперь просто смотрел на меня, молча, пару раз моргнул, зажмурился, снова открыл глаза, взглянул в мои и сказал с такой болью в голосе, что я чуть не заплакал:

— Зачем было драться?

Я глубоко вздохнул, не стал защищаться, а сказал:

— Я искренне сожалею. Честное слово. Я думай ты преследуешь меня. Угрожаешь. — Я был уже сильно пьян, это наверняка, потому что добавил: — Я боялся, что ты выкинешь меня за борт.

— Чего? — переспросил он. — Выкину тебя за борт?

У него был такой растерянный вид, что мне стало его жалко, и вовсе не из-за красно-синего фингала на скуле.

— Прошу прошения, — снова извинился я, — это была дурацкая мысль, но я немного перебрал, и напугался, и так подумал.

— Меня испугался? Я же Могенс.

— Что?

— Могенс, — сказал он. — Меня зовут Могенс.

— Могенс, — отозвался я.

— Я — Могенс, твой друг. Друзей нельзя бить, это неправильно.

— Мы друзья? — спросил я. Он был пьян сильнее, чем мне показалось. Сильнее, чем я.

— Конечно, друзья. Ты что, не помнишь? Я узнал тебя на пароме с первого взгляда, — сказал человек по имени Могенс дрожащим голосом, в котором теперь вдруг зазвучало явное раздражение.

Я ничего не понимал. Он узнал меня в баре на пароме, но как он мог узнать меня? Могенс, думал я, его зовут Могенс, черт меня возьми, какой такой Могенс? Я знал в жизни только одного Могенса, и мы с ним дружили, это правда. И это он стоял сейчас передо мной, теперь это было легко увидеть, просто он стал старше, как и я стал старше, а вчера вечером, или ночью, в баре парома я просто чудовищно ошибся, когда сказал себе, что человек в дальнем углу ничего не может знать о моей жизни, потому что Могенс мог, он был моим другом. Причем много лет. Каждое лето, когда я приезжал сюда на каникулы на корабле с названием «Висла», или «Кронпринц Улав», или «Шкипер Климент», или «Акерсхюс», а то и «Корт Аделер» или «Петер Вессель», Могенс неизменно стоял у здания морского вокзала и махал рукой, уперев взгляд в поручни, через которые я перегибался, рискуя свалиться, и тоже изо всех сил махал ему. Я никогда не понимал, откуда он узнавал дату моего приезда. Но именно в то утро, когда мы приплывали на корабле с каким-нибудь из этих названий, он ждал нас у зеленого вокзала, и до меня только теперь в баре рядом с книжной лавкой Розы дошло, что он, должно быть, караулил на причале и неделю и дольше, чтобы оказаться на месте в тот именно день, когда я приплыву на большом корабле, увижу его рядом с зеленым вокзалом и подниму руку помахать ему.