Однако у этой молоденькой, 25-летней женщины — сильный характер. Она не легко подчиняется даже настояниям царя. Непокорство Волконской так же заметно в ней, как и ее талантливость. Она вернулась в Россию лишь в 1817 году и опять вопреки желанию императора, привыкшего видеть в ней украшение своего петербургского двора, на год уезжает в Одессу. Артистическая карьера, хотя и с немалыми трудностями, но возможная в Европе, немыслима для княгини в России.

Волконская решает заняться литературой. В 1819 году в Москве выходят написанные ею по-французски «Четыре новеллы»; одна из них — «Лаура» — автобиографична, и Вяземский находит в ней «тонкие наблюдения и счастливые выражения». В трех остальных — вслед за Шатобрианом — с сочувствием изображена жизнь дикарей как естественная и гармоническая.

Впоследствии эстетик С. П. Шевырев воскликнет: «О, если бы она в молодости писала по-русски! Она создала бы у нас шатобрианову прозу» [83] .

Выход этой книги не удовлетворяет Волконскую. Она пытается найти замену своему артистическому призванию, и это гонит ее в Италию, где она становится центром художественного кружка в Риме. Молодые русские ученики академии — Ф. Бруни, К. Брюллов, Сильвестр Щедрин, скульптор С. Гальберг встречаются в ее кружке с такими европейскими знаменитостями, как Канова и Торвальдсен.

Волконская так страстно увлечена искусством, что будто магнитом притягивает к себе всех, кто, подобно ей, относится к искусству серьезно, для кого оно насущная жизненная потребность. Один из новых приятелей княгини пишет о ней в Петербург: «Женщина прелюбезная, преумная, предобрая, женщина — автор, музыкант, актер, женщина с глазами очаровательными». «Женщина — автор» в это время сочиняет оперу «Иоанна»: ока и либреттист, и композитор, и исполнитель главной роли Жанны д'Арк, и постановщик оперы на сцене своего домашнего театра. В этом костюме Волконская изображена Ф. Бруни на одном из первых его римских портретов. Спустя несколько лет Волконская пошлет литографированную копию этого портрета Пушкину.

В 1822 году на увеселениях Веронского конгресса Волконская последний раз выступит на открытой европейской сцепе в опере «Молинара» Пазнелло. Судьбу ее это выступление не изменило.

Вернувшись в Петербург, княгиня, вызывая насмешки и злословие светских знакомых, погружается в изучение истории древней России, Скандинавии, археологии, народных русских песен и обрядов.

Вероятно, дилетант, который занимается всем понемножку и всем одинаково приятно, отличается от человека ищущего больше всего тем, что в тревожных «поисках себя» трудно получить легкое удовольствие. Волконская никогда не была самодовольной — частое свойство дилетантов — и своим научным занятиям отдалась целиком. Плодом усиленного двухлетнего труда явилась повесть «Славянская картина», написанная по-французски, которая была издана анонимно в Париже в 1824 году и заслужила одобрение французской критики «за изящество и свежесть чистого гармонического стиля». Героиней повести является славянка Милиада, мать будущего основателя Киева — Кия.

В этом же году Волконская переехала жить в Москву, желая укрыться от чопорности и принудительности петербургской жизни. После возвращения Пушкина из ссылки «княгиня Зенеида», как звали ее друзья, будет уговаривать поэта остаться жить в Москве. «Возвращайтесь,— напишет она Пушкину в Петербург,— московский воздух как будто полегче». Вероятно, эта примечтавшаяся ей «легкость» московского воздуха и была причиной ее собственного переезда. Она чувствует конец, угасание Александровского времени с его надеждами, европейскими празднествами, с неизвестной прежде в России публичностью многочисленных диспутов и кружков. Ей хочется задержать это время. Дом Волконской в Москве, ее салон стал оазисом художественной культуры для всех создателей и ценителей русского искусства.

Талант соединить, связать людей, воодушевить их на собственное творческое движение — возможно, из всех талантов редчайший. Что же касается значения кружков, частных сборищ в русском обществе, то, пожалуй, тут неожиданно самая высокая оценка их принадлежит министру просвещения николаевского времени: «Частные, так сказать, домашние общества, состоящие из людей, соединенных между собой свободным призванием и личными талантами и наблюдающих за ходом литературы, имели и имеют не только у нас, но и повсюду ощутительное, хотя некоторым образом невидимое влияние на современников. В этом отношении академии и другие официальные учреждения этого рода далеко не имеют подобной силы» [84] .

Примером подобного кружка был, несомненно, и салон Волконской. Пушкин, Жуковский, Баратынский, Хомяков, Веневитинов, Вяземский, Козлов, Одоевский, Языков, Дельвиг, Кюхельбекер, Киреевский — все, кто живут в Москве пли ее посещают, любили бывать и бывали у «Северной Коринны». «Литераторы и художники обращались к ней, как бы к некоему меценату, и приятно встречали друг друга на ее блистательных вечерах, которые она умела воодушевить с особенным талантом»,— пишет один из них. «Все в этом доме,— признавал Вяземский,— носило отпечаток служения искусству и мысли». Дом Волконской был скорее дворцом и академией искусств, чем салоном. Во всяком случае «салонности» там не было. Впоследствии, когда Волконская навсегда покинет родину, Вяземский с тоской будет вспоминать об «особом музыкальном мире» у нее в доме, где «музыка входила всеми порами»: «дом ее был как волшебный замок музыкальной феи: ногою ступишь на порог, раздаются созвучия; до чего ни дотронешься, тысяча слов гармонических откликается. Там стены пели; там мысли, чувства, разговор, движения — все было пение» [85] . Пение самой Волконской вызывало неизменное восхищение слушателей.

В ноябре 1825 года Александр I внезапно скончался в Таганроге. Муж Волконской спешит туда, чтобы участвовать в церемонии перевозки тела в Петербург и похорон. Во время прощания с телом императора в Москве с ним простилась и Волконская. Это видел и описал стоявший тогда у гроба молодой камер-юнкер, впоследствии известный стихотворец М. Л. Дмитриев: «Вокруг гроба стояли двадцать пять бархатных подушек с русскими и иностранными орденами покойного императора. Для нас, молодых людей, это было между прочим и развлечение; а между тем — стоять ночью при великолепном гробе, окруженным погребальными свечами, при однообразном чтении Евангелия (ибо по коронованных особах читается не псалтырь, а Евангелие), это было что-то величественное, возвышающее душу. Помню, что однажды вошла дама в черном платье, под черной вуалью, поклонилась пред гробом и что-то на него положила. Мы посмотрели — венок из незабудок. Это была княгиня Зенеида Александровна Волконская» [86] .