Порой слово Цебриковой обретает силу сатирического бича: «Люди слова, люди науки озлоблены, потому что терпится только слово лжи, рабски славословящее, распинающееся доказать, будто все идет к лучшему, которому само не верит; потому что нужна не наука, а рабская маска ее, а передержки научных фактов для оправдания чиновничьей анархии. Молодежь озлобляется, озлобляются даже дети.

Мне кровь противна, с какой бы стороны ни лили ее, но когда за одну кровь дают ордена, а за другую веревку па шею, то понятно, какая кровь имеет для молодежи обаяние геройства... Сколько гибнет жертв! Правительство, охраняющее себя безнравственными средствами — административной ссылкой, сонмами шпионов, розгами, виселицей и кровью, — само учит революционеров наших принципу «цель оправдывает средства». Там, где гибнут тысячи жертв произвола, где народ безнаказанно грабится и засекается, там жгучее чувство жалости будет всегда поднимать мстителей».

Цебрикова сравнивает чиновников с опричниками и бросает в лицо царю, как пощечину, слова, что все его распоряжения последних лет вызваны лишь заботой о «самодержавии дома Романовых», а не о развитии России и просвещении общества.

Случалось, что и прежде оппозиционно настроенные люди обращались с письмами к царю. Но письмо Цебриковой занимает и в этом ряду особое место. Письмо вообще предполагает некоторую интимность обращения, это разговор одного человека с другим, без слушателей и посредников. Чаще всего письма, направлявшиеся царю, писались в увещевательном тоне, почтительно и, разумеется, в одном экземпляре. Цебрикова написала письмо-памфлет и отпечатала в типографии тиражом в полсотни экземпляров. После закрытия в 1884 году «Отечественных записок» в России уже не осталось трибуны вольной подцензурной печати, и письмо Цебриковой было неожиданной вспышкой публицистически яркого проявлении общественного чувства.

Цебрикова призывает Александра III не только вернуться к реформам отца, но и развить их дальше: «Свобода слова, неприкосновенность личности, свобода собраний, полная гласность суда, образование, широко открытое для всех способностей, отмена административного произвола, созвание земского собора, к которому все сословия призвали бы своих выборных,— вот в чем спасение».

Подобно вещей Кассандре, Цебрикова не побоялась пригрозить царю будущим: «Мера терпения переполняется. Будущее страшно. Если до революции, ниспровергающей монархию, далеко, то очень возможны местные пугачевщины... Честные гражданы с ужасом предвидят бедствия и молчат, но дети и внуки их молчать не будут».

Предсказания русской публицистки сбылись: до революции 1905 года оставалось всего 15 лет, до свержения монархии Романовых, которое ей привелось увидеть, 27.

Студенческая и революционная молодежь восприняла письмо Цебриковой радостно: «Нас-то удерживала, а сама на старости лет не стерпела».

Цебрикову без суда выслали через Вологду на дальний север — в Яренск. Впоследствии ей разрешили поселиться в Смоленской губернии у издательницы О. Н. Поповой, но навсегда оставили под надзором полиции. Въезд в обе столицы ей был закрыт также навсегда.

Однако и ссылка не убила ее кипучей энергии, не погасила в ней жажды деятельности. В эти годы Марией Константиновной под разными псевдонимами издано немало воспоминаний, фельетонов, литературных обзоров, книг для народа.

Ее письмо к Александру III, отпечатанное на гектографе, а также переизданное в революционных типографиях в Швейцарии, широко распространяется в России. После революции 1905 года историк литературы С. А. Венгеров организовал издательство «Светоч», где стал печатать яркие документы общественного протеста в России, распространявшиеся в рукописях. Он напечатал в этой серии письмо В. Г. Белинского к Гоголю и письмо М. К. Цебриковой к Александру III. Венгеров переписывался и дружил с Этель Лилиан Войнич, автором нашумевшего романа «Овод», которая помнила своего старого друга по России — Цебрикову.

Цебрикова была одной из самых цельных и нравственно высоких личностей, какими нас с такой щедростью одарила русская культура прошлого столетия. Ее духовным завещанием может служить статья, напечатанная в сборнике «На помощь нуждающимся женщинам» в 1901 году. Статья была написана раньше, но долгое время ее не удавалось напечатать.

Здесь, как мне кажется, Цебрикова сформулировала свое кредо. «Личность ли делает историю или среда? — спрашивает Цебрикова и отвечает: — Время — это мы сами, в смысле преобладания личностей, создающих тот или другой порядок». Как поступать человеку, когда он встречается с фактами, возмущающими его совесть и чувства, когда он видит, что не в силах изменить порядок, порождающий эти факты?

Нравственные истины, говорит Цебрикова, не менее ясны и положительны, чем истины научные. Но как трудно идти прямым путем! Сколько людей согласны на уступки ради высоких целей, и неизбежным следствием этого является понижение в обществе «уровня совести», а личность, начав с уступок, вызванных высшими соображениями, нередко кончает уступками, сделанными ради корысти. Никогда условия в обществе не изменятся, утверждает Цебрикова, пока «не прибудет в обществе число энергичных и честных личностей»: на то, чтобы быть честным, нужна сила... В пору сонного затишья будить спящих, в пору поворота назад не давать увлечь себя общим движением и до последней капли сил держать знамя. Когда мутная волна поднимается и уносит одного за другим, то что же делать сторожевым, как не повторять клик: держись!.. И клик этот придает силу держаться... Нужно изо дня в день, из года в год будить совесть, и если слабо зашевелится укор ее, то и это хоть капля, отнятая у черта. Далеко не все равно, совершается ли постыдное дело с меднолобою ясностью или смущенно, неохотно: выйдут разные степени зла».

Письмо Цебриковой было известно широко по всей России, оно отозвалось и в самых отдаленных уголках страны. Об этом свидетельствует такой малоизвестный факт.

В 1890 году Чехов совершил свое знаменитое путешествие на остров — тюрьму Сахалин. Мы не знаем, был ли знаком Чехов с письмом Цебриковой до своей поездки, но некоторые обстоятельства заставляют предположить, что он не только читал это письмо, но и привез его с собой на Сахалин. Иначе откуда оно оказалось в руках у ближайшего знакомого Чехова по Александровску-на-Сахалине Д. А. Булгаревича? Приезжих по своей воле из центральной России на Сахалин в те годы можно было пересчитать по пальцам. Между тем вскоре же после возвращения в Москву Чехов получил, по-видимому с оказией, письмо от Булгаревича, в котором, в частности, говорилось: «Только что прочел письмо Цебриковой и нахожу, что там масса горьких истин. Но замечательно, между прочим, как я охолопствовался! Мне даже как-то жутко и страшно становится, когда я прочитываю некоторые места письма, в которых особенно ярко выступают все безобразия обыденной жизни» [271] . Призыв Цебриковой «будить совесть» был услышан и отозвался в тысячах душ, не способных мириться с постыдной немотой и жестоким произволом.