Врагами стали те, кто поднял мятежи и убивает патриотов.

Врагами станут и те, кто не понял этого, кто проявляет снисходительность к мятежникам и пытается сгладить острые углы.

Когда процессия вернулась в сад Кордельеров, было около полуночи. Толпы народа на улицах и в саду тихо пели революционные песни. Через каждые пять минут на Новом мосту раздавались пушечные залпы.

В глубине сада, ярко освещенного факелами, — сложенный из больших камней холм. В его нижней части виднелось отверстие, закрытое железной решеткой. Над решеткой в нише временно поставили драгоценную урну, в которой хранилось сердце Марата. Холм был увенчан обелиском с надписью:

Здесь покоится Марат…

Он кончил преждевременной могилой.

Так кончим и все мы: долгая жизнь не входит в наши планы.

Ибо мы будем бороться до последнего врага или до последнего патрона; если не сможем победить, погибнем, и если одержим победу, но не закрепим, то погибнем также.

«Гора между двух огней», — сказал как-то Робеспьер.

Но теперь они видят: двух огней нет, есть только народ и его враги. Тот, кто не идет с народом, идет с его врагами. Истина простая и ясная как день. Но чтобы прийти к ней, сколько пришлось блуждать в потемках…

На следующий день произошло одно пустяковое событие, на момент отвлекшее Сен-Жюста от серьезных мыслей. Началось с того, что он с удивлением заметил непонятную веселость кое-кого из коллег. Потом ему вручили брошюру с заранее отчеркнутым местом…

Виной всему оказался старый знакомец, который с некоторых пор буквально не выносил его (впрочем, чувство было взаимным), — член Конвента и журналист Камилл Демулен.

Совсем недавно, 11 июля, с Камиллом случилась пренеприятная история. Депутат Камбон известил Конвент о только что раскрытом роялистском заговоре, во главе которого стоял генерал Диллон, уже арестованный и допрошенный.

И вдруг Камилл бросился к трибуне Конвента с опровержением.

— Нет ничего нелепее этой басни! — вопил он.

Друзья Камилла переглядывались. Всем было известно, что Демулен постоянно обедал у Диллона и что Диллон ухаживал за женой Демулена, которая, как полагали, и толкнула мужа на этот выпад. Но выступить в такое время в защиту генерала-роялиста…

Председатель Тюрио, желая спасти безумца, отказал ему в слове.

— Не давайте этому идиоту позориться! — крикнул с места кто-то из депутатов.

А когда понурый Демулен выходил из зала, вслед ему бросили:

— Ступай обедать с аристократами!

Сен-Жюст во время этой перепалки не проронил ни слова. Однако, когда Демулен проходил мимо, он окинул бывшего приятеля ледяным взглядом, и Камилл поймал этот взгляд…

Этот ничтожный инцидент никогда бы не задержался в памяти Сен-Жюста, если бы именно сегодня, 17 июля, не обнаружилось его продолжение. Разъяренный журналист выпустил брошюру «Ответ Камилла Демулена по поводу дела Артура Диллона». Оправдывая себя, он пустил несколько стрел в своих критиков. Одна из них предназначалась Антуану.

«После Лежандра, — писал Демулен, — самым тщеславным членом Конвента является Сен-Жюст. По его поведению и манере держаться видно, что он смотрит на свою голову как на краеугольный камень республики и носит ее на плечах с таким уважением, будто это святые дары».

Сказано было зло. Очень зло. Но и остроумно.

Робеспьер, хохоча до упаду, сказал, что Демулен написал лучший портрет Сен-Жюста и теперь художникам нечего зря трудиться.

Смотря на себя в зеркало, Сен-Жюст не мог не признать, что его хулитель был в чем-то прав. Действительно, он всегда слишком прямо держался и слишком высоко поднимал голову; со стороны, вероятно, он выглядел неестественно натянутым и принужденным… Как бы то ни было, шутка Камилла именно потому, что она была остроумна и била прямо в цель, глубоко уязвила его. Но с ответом он не спешил.

Страшная смерть Марата произвела ошеломляющее впечатление на Париж и народ всей страны.

Народ требовал мести.

У Марата немедленно обнаружились «наследники»: вожди «бешеных» Жак Ру и Леклерк объявили себя продолжателями его газеты.

Заместитель прокурора Коммуны журналист Эбер сказал:

— Если нужен наследник Марата, если нужна еще одна жертва, она готова и покорна судьбе: это я…

Диссонансом прозвучали слова Дантона:

— Его смерть принесла еще больше пользы делу свободы, нежели его жизнь, так как она показала, откуда грозят нам убийцы…

Мягко выражаясь, двусмысленная фраза.

Совершенно иначе, словно стряхивая с себя все колебания последних недель, выступил Робеспьер.

— Надо, — сказал он 14 июля у Якобинцев, — чтобы пособники тирании, вероломные депутаты, развернувшие знамя мятежа, те, кто постоянно точит нож над головой народа, кто погубил родину и некоторых ее сынов, надо, говорю я, чтобы эти чудовища ответили нам своей кровью, чтобы мы отомстили им за кровь наших братьев, погибших во имя свободы, за кровь, которую они с такой жестокостью пролили…