Изучая материалы обоих комитетов, относящиеся к международному шпионажу, Сен-Жюст обратил внимание на парижский центр, финансировавшийся то ли австрийской группой Луккезини, то ли прусской князя Гарденберга. Этот центр, постоянно избегавший разгрома, был, видимо, связан с лидерами дантонистов и эбертистов; он возглавлялся неким загадочным иностранцем по имени Джемс-Луис Рис. Об этом Рисе имелись кое-какие сведения. Ирландец, учившийся в Лувене, он вступил в австрийскую армию, оказался на секретной службе и стал доверенным лицом Иосифа II. В 1778 году на курорте в Бате он убил на дуэли виконта дю Барри, родственника фаворитки Людовика XV, за что получил прозвище Бат…

Отныне у Сен-Жюста почти не оставалось сомнений, что Джемс Рис и псевдо-Батц из Шаррона одно лицо: прозвище Бат легко переделывалось в Батц и звучало почти одинаково. Итак, недаром во всех своих речах и записках он называл Батца Иностранцем. Интуиция не подвела: псевдо-Батц действительно был иностранцем…

…Сен-Жюст откидывается на спинку кресла. Ну и горе-деятели в этом Комитете безопасности: заблудились в трех соснах и не могут разобраться в самых простых вещах. А может быть, не хотят?.. Впрочем, сейчас нельзя влезать в это, надо пристально следить за эбертистами: все симптомы близкой развязки налицо…

Да, симптомы были налицо. Кордельеры бурлили и пытались опереться на санкюлотов Парижа. Венсан и Ронсен, наконец освободившиеся из заключения, жаждали мести. Венсан сразу потребовал, чтобы его приняли в члены Якобинского клуба. Но якобинцы отказали, выразив этим прямое недоверие. Тогда Моморо, один из лидеров ультра, выступил у Кордельеров, обрушившись на «износившихся вождей, людей с переломанными в революции ногами». Все поняли неприкрытый намек на болеющих Кутона и Робеспьера.

Это была прелюдия. Подлинный взрыв произошел 14 вантоза, сразу же после второго вантозского доклада Сен-Жюста.

В этот день на заседании Клуба кордельеров первым взял слово Эбер: он прочитал проспект газеты, которую решил издавать в память о Друге народа. Тут же в знак протеста против действий правительства, поправшего идеи Марата, Декларация прав на стене Клуба завешивается черным покрывалом; в таком виде она останется до тех пор, пока народ «не уничтожит клику».

Венсан уточняет, о какой «клике» идет речь: это «презренные модерантисты, все эти люлье, дюфурни, филиппо и бурдоны, более опасные, чем Бриссо». Характерно, что ни Дантон, ни Демулен не названы. Венсан требует прибегнуть «к оружию страха, который гильотина внушает всем врагам народа».

Затем выступает Карье, самый страшный из «проконсулов», широко известный необоснованными репрессиями в Нанте. Напуганный угрозой отзыва, Карье становится в позу обличителя: он поражен тем, что умеренные заседают на Горе; он возмущен тем, что в Конвенте скорбят о «сраженных национальным правосудием».

— Восстание! — вопит он. — Святое восстание — вот чем мы должны ответить злодеям!..

Слово произнесено; неужели кордельеры откликнутся на него?

Снова поднимается Эбер. Он начинает с разоблачения арестованных «сообщников Бриссо». Почему Шабо и Фабра до сих пор не покарали за их злодеяния? Почему член Комитета общей безопасности Амар медлит с докладом? Распаляясь, Эбер подбирается к основному.

— Воры, — заявляет он, — менее опасны, чем честолюбцы. Чем большей властью они завладевают, тем ненасытнее становятся; они стремятся к единоличному господству!..

Намек прозрачен: о ком речь, если не о Робеспьере и Сен-Жюсте?

— Я назову этих людей, — повышает голос Эбер, — я назову вам тех, кто затыкает рот патриотам… Два месяца я сдерживаюсь, но не могу больше. Я знаю, что они замыслили, но найду защитников…

— Назови! Назови их! — кричат отовсюду.

— И назову, — обещает Эбер, но никого не называет.

— Мы защитим тебя, не бойся! — подбадривают с мест.

— Не узнаю папашу Дюшена, — поддразнивает Венсан, — право, уж не умер ли он?.. Да говори же, не бойся, ведь мы все с тобой!

Все это не воодушевляет Эбера: боясь произнести имя, он словно чувствует, что все пропало, даже не начавшись. С трудом он выдавливает из себя фразу о «человеке, вероятно впавшем в заблуждение»… Кто это? Робеспьер? Сен-Жюст? Оратор не уточняет. И все же, кое-как поборов страх, заканчивает свою бессвязную речь тем же призывом, что и Карье:

— Восстание! Да, именно восстание! Кордельеры первыми подадут сигнал, сразив всех угнетателей!..

…Сен-Жюст удовлетворенно отодвинул листки донесений и не стал читать дальше.

Он тут же отправился к Робеспьеру.

Робеспьер выздоравливал. Еще очень слабый, он рвался в Конвент, и только старания Элеоноры удерживали его дома. Когда Антуан рассказал о происшедшем у Кордельеров, Неподкупный вскочил.

— Неужели они отважатся на восстание?

— Спокойнее, мой друг, — удержал его Сен-Жюст. — Не волнуйся понапрасну. — Это вопль отчаяния, судорога конца. Их не поддержат.