В палату вбежал Скороход, бешеные глаза гнев мечут. Попятились стрельцы, а Антон Слезкин на Скорохода двинулся:

— Охолонь, Митрий.

— Ослобони Ивана Исаевича, добром прошу.

— Как бы не так! Мы его царю Василию выдадим.

— Поздно, Митя, — сказал Болотников. — Думать надо было, когда заговор готовили.

— Отпусти! — Глаза Скорохода потемнели, он потащил саблю.

Стрелец за его спиной пистоль поднял.

— Берегись, Митя! — выкрикнул Болотников.

Стрелец опередил, рухнул Скороход.

Хмурилось затянутое тучами небо, того и гляди, заплачет дождем. По нагорью в построении Стременной полк, воеводы на конях, при доспехах.

Откинув полог, вышел из шатра Василий Шуйский во всем царском величии, одежда золотом, дорогими каменьями отделана, в боевом позолоченном шлеме.

Подвели ему белого коня, стременные подсадили в седло. Доволен царь. Тревожные мысли о Лжедмитрии утонули в глубине души. Сегодня день Василия Шуйского, его праздник. Утром воевода Колычев, вступив в город, заковал в железы Болотникова и Илейку Горчакова, взяли болотниковских атаманов и князя Шаховского… Попытался Телятевский за него слово замолвить, да Шуйский прикрикнул:

«Он гиль на Москву напущал…»

Подслеповато щурится Шуйский. Показались стрельцы с Болотниковым. Сломлен, раздавлен страшный враг…

Идет Болотников в окружении стрельцов, руки скованы. Однако голову несет гордо.

— Холоп, а ровно князь! — возмутился Иван Романов.

Загалдели царские воеводы.

«Эко их разобрало! — подумал Иван Исаевич. — Видать, мало бивали мы вас, боярское отродье».

Вперился Шуйский в Болотникова, глаз не сводит. Иван Исаевич взгляда не отвел, не страшит его царский гнев. Подошел без поклона.

Тут вперед выступил стрелецкий голова Слезкин, переломился пополам, положил болотниковскую саблю к ногам Шуйского.

— Государь, суди вора главного! Ты в его и наших животах волен!

Нахмурился Шуйский:

— Как смел ты, холоп, государство возмутить?

Повел головой Болотников.

— Не я возмутил крестьян, у люда терпение иссякло. Бояре мытарили, воли лишили, землю отняли… Я народу слуга, воеводой над ним встал… Об одном печалюсь, что не довел начатое до конца.

Шуйский прервал злобно:

— Бояр навести? Царя?

— Да. Бояр и царя Василия Шуйского. Народ Дмитрию верит!

— Врешь, вор, не было государя Дмитрия. Самозванец Гришка Отрепьев на московский престол обманом прокрался, а вы с Шаховским его именем холопов на смуту подстрекали!

Болотников усмехнулся:

— Истинный ли царь Дмитрий аль самозванец, но народ от него земли и воли ждет!

— Смолкни, пес смердящий! Грозился казнить тебя, но ноне сжалился сердцем, на Онегу, в Каргополь тебя с твоими атаманами отправлю.

Иван Исаевич сказал спокойно:

— Вспомни, государь, Святое Писание: «…каждый понесет свое бремя».

— Не умничай, вор.

Повел Шуйский рукой, подскочили стрельцы, сбили Болотникова с ног, поволокли.

Царское войско возвращалось в Москву. Гнали пленных, вершили суд над холопами и крестьянами; рубили головы и сажали на кол, резали языки и уши, топили в реках и вешали вдоль дороги.

Под Серпуховом у Данилова монастыря видел Скопин-Шуйский, как по царскому повелению вздернули на осине Илейку Горчакова, а стрельцы глумились:

— Высоко взлетел царевич!

Под крепким караулом везли Болотникова. Как-то на привале зашел князь Михайло в избу. Сидит Болотников на лавке, в цепях, бородой оброс. Поднял глаза на Скопина-Шуйского, спросил:

— Полюбоваться заглянул, князь Михайло?

— Нет, воевода, я тобой в бою любовался. А орел в клетке не орел. Хочу спросить тебя, ответишь?

— Спрашивай, князь Михайло.

— Где воинским искусством овладел?

— От многих, князь. Хитрость воинскую у казаков перенял, когда от боярской неволи на Дону очутился; морское дело — у турок и венецианцев; полки в сражения водить познал во многих землях европейских, да и твое искусство, князь Скопин, наблюдал, а храбрость от ратников российских во мне, от товарищей моих, кои за волю бьются. В том мыслю, ты, князь Михайло, со мной согласен.

Покачал головой князь Михайло:

— Славным воеводой ты был, Иван Исаевич, и не чернью бы тебе верховодить, а войском царевым.

Болотников усмехнулся:

— О каком царе речь ведешь, князь?

Насупился Скопин-Шуйский:

— Чего ты добивался? На царя Василия замахнулся…

— Только ли? — Болотников прищурился. — И на бояр да князей, какие царя Дмитрия не признавали. Хотел зрить государем Дмитрия, он бы смердов и холопов землей и волей пожаловал, люду российскому заступником был бы.