Поход продолжался, но неприятный осадок долго еще оставался на душе, и еще одним жестоким уроком обогатился наш партизанский опыт. Вот что значит паника! Вот что значит один невыдержанный, не проверенный на деле, не привычный к партизанским условиям человек!..

Кстати, и Махов, и Демидов так и не стали настоящими партизанами. Демидов сбежал от нас в Столбецком лесу, а Махов был расстрелян партизанами. В районе Червоного озера ему с группой поручили взорвать три поезда, а он зарыл взрывчатку, болтался несколько дней без дела, а потом доложил, что задание выполнено. Бойцы его же группы разоблачили его и потребовали суда над ним.

Самым тяжелым последствием происшествия на Суле была потеря связи с Москвой. Все мы нервничали, особенно — Батя. Опытный радист Золочевский решился полностью разобрать свою рацию. Это запрещено всеми инструкциями и наставлениями; не всякий радиотехник справится с этим в полевых условиях, да никто и не возьмется за это без крайней нужды. Но у нас иного выхода не было. И Золочевский сумел не просто разобрать и собрать — он сумел восстановить испорченную радиостанцию. Связь с Большой землей снова наладилась.

С ведром Крывышко так и не расстался. Даже отправляясь на диверсию (было это через несколько дней, уже за Неманом), захватил его с собой. Всю дорогу оно надоедало диверсантам своим мерным побрякиванием. А Крывышко, как назло, во время этой экспедиции провалился в волчью яму, и ведро загремело как-то особенно громко. Подбежали товарищи, вытащили неудачника. Посмеялись.

— Он нарочно ведро носит, чтобы слышно было, когда упадет.

А Перевышко, командир группы, не на шутку рассердился:

— Долго ты будешь таскаться с ним, как дурень с писаной торбой?.. Бросай!

Крывышко ответил прежним своим обещанием:

— Я в нем особенный суп сварю.

— Нет тебе другой посуды супы варить!

Но ведро действительно пригодилось. Мы тогда шли на юго-запад по районам Западной Белоруссии, громили сельские управы, разбивали маслозаводы и смолокурни, разгоняли полицаев и заготовителей, взрывали мосты и дороги. Не встречая серьезного сопротивления со стороны фашистов, мы, пожалуй, слишком осмелели: передвигались почти открыто, пренебрегали маскировкой. А немцы тем временем следили за нами, подтягивали силы, блокировали населенные пункты, исподволь окружая отряд. Они не торопились, не наступали, уверенные, что в конце концов партизаны сами попадут в расставленную ловушку.

Расчет, казалось бы, был верный, но партизаны обманули врага. Оставшись без продовольствия и видя себя окруженными, мы не полезли на рожон — на фашистские гарнизоны, а двое суток брели непроходимыми лесами и болотами. К концу второго дня, когда оставалось сделать последний бросок, чтобы вырваться из вражеского кольца, отряд вышел из лесу к какой-то деревне. Там тоже стояли немцы, но на опушке паслось стадо. Показываться на глаза пастухам было бы опрометчиво, а накормить людей необходимо — все вымотались, изголодались, изнемогали от усталости. И вот Цыганов, Бурханов, Тамуров и Крывышко подкрались к стаду и похитили двух овец так, что пастухи даже не заметили. Овец закололи и отошли в глубь леса так же незаметно, как и появились. Развели костер, и тут оказалось, что из всей хозяйственной посуды сохранилось в отряде одно только Крывышкино ведро. В нем и варили. И хотя суп получился вовсе не «особенный» и даже хлеба к нему не было, — бойцы ели его с особенным удовольствием и усердно хвалили предусмотрительность Ивана. Из окружения мы успешно ускользнули.

Под Гавриловичами наш отряд уничтожил большой маслозавод. Партизаны коверкали машины, разбивали большие чаны для сливок, а сами сливки выливали прямо на землю, смешивая с пылью. Когда дошла очередь до бидонов, в которых возят сливки, Батя сказал:

— Постой-ка… А не захватить ли нам их с собой?

Так и сделали. Взявшись по двое за ручки бидонов, партизаны понесли их в лес. Ноша была тяжелая, и поэтому, отойдя от завода километров пять, остановились на привал. Был хороший июньский вечер. На полянке, где мы расположились, только что скосили сено, и оно еще лежало в валах. Готовая постель. А ужинать было не нужно: ребята еще на заводе напробовались молока.

Батя, свертывая цигарку, рассуждал:

— Неизвестно, что будет дальше. Каждый раз с продуктами трудности. А если у каждого будет про запас масло…

Подозвал старшину отряда:

— Александров, организуй, чтобы из этих сливок сбили масло. Пускай сделают колотушки и сбивают — по два человека на бидон…

Я усомнился:

— Навряд ли что получится.

Но Батя был уверен:

— Получится!.. Организуй, Александров!

Бойцы, должно быть, заинтересовались этим дедом и охотно приступили к работе. Вот уж на одном конце поляны забултыхались под колтушкой сливки: «Плюх!.. Плюх!.. Плюх!.. Плюх!..»

А вот и с другой стороны: «Плюх!.. Плюх!..»

И наконец, весь лагерь наполнился этим мерным чавканьем. А над поляной звенели комары. Целыми роями. Сначала их никто не заметил, а потом не знали, куда деваться от них. Комары же, словно понимая, что кусать надо тех, у кого руки заняты, особенно свирепо нападали на наших маслобойщиков. А те, отбиваясь от комаров, били себя по лицу, по шее, по рукам, оставляя на одежде и теле густые следы сливок. Вскоре все перебелились, как маляры. В это время уже стемнело, выплыла круглая луна, и в ее голубом сиянии поляна казалась заполненной полубелыми пятнистыми призраками.