Илья откашлялся, чтобы голос не дрожал, и повторил.

— Не волнуйтесь, моя жена поняла вас, — сказал хозяин, потом обратился к жене: — Господин Шерас уверяет, что девочка светловолосая и еще не говорит. Так что… — он все-таки замялся, — родного языка не знает.

У Ильи заколотилось сердце.

Но Стонкувене вдруг поднялась.

— Посмотрю, не убежал ли суп, — сказала она и вышла.

— Не волнуйтесь, жена сейчас вернется.

Но она не возвращалась. И Стонкус пошел за ней.

Илья ждал. Дверь в кухню оставалась закрытой. И голосов не было слышно. Илья понимал, что должен уйти. Тем более, что скоро станет меньше возвращающихся в гетто желто-звездных бригад, в одну из которых, выждав в подворотне, он должен будет юркнуть. И опять вернуться ни с чем…

Наконец дверь отворилась и вернулся Стонкус, держа перед собой поднос с тремя тарелками супа и горкой нарезанного хлеба.

Хозяйка расставила тарелки.

— Извините за скромное угощение. Не моя в том вина. Но заправлен суп настоящим молоком, а не эрзацом. Знакомая молочница из деревни приносит.

— Спасибо большое, — сказал Илья не зная, как попросить, и повторил: — большое спасибо. Но… можно его отлить в баночку, чтобы я отнес ребенку. Вносить что-либо в гетто запрещено, но я спрячу бутылочку под пальто, может, сегодня охрана не очень лютует.

Илье показалось, что у Стонкувене в глазах заблестели слезы. Он отвел взгляд.

Заговорил ее муж:

— Ешьте, господин Шерас. Для вашего ребенка жена нальет отдельно. И хлеб весь заберете. Нам пока, благодаря театральному буфету, хватает.

— Спасибо. Сердечно благодарю. — Голос Ильи все-таки дрожал. И хотя взял ложку, сразу есть не решался.

— Ешьте пока не остыл, — посоветовала хозяйка. — У нас прохладно.

И хотя Илья послушно принялся есть, думал о главном: как спасти Анечку.

Наконец решился:

— Я понимаю, что не имею права просить об этом.

— О чем именно?

— Приютить нашу доченьку. Ведь это риск. Но, может, вас, ведущих артистов театра, ни в чем таком не заподозрят. В крайнем случае сможете объяснить, что из деревни привезли племянницу. Девочка светловолосая…

Он умолк.

Хозяева тоже молчали.

Наконец Стонкус встал, подошел к жене, поцеловал ей руку.

— Не отказывай. Может, Бог за это услышит нашу мольбу и у нас родится своя. Ты же хочешь девочку.

Стонкувене кивнула и заплакала. Илья тоже не мог сдержать слез. Да и не старался: Стонкусы согласны приютить Анечку! Он был готов упасть перед ними на колени, целовать им руки, ноги, целовать их одежду. Но смог только пробормотать:

— Спасибо! Вы… вы ангелы, наши ангелы-спасители. Я буду осторожен и принесу ее тайком. Никто не увидит. Вы ангелы.

В подворотне он еле дождался колонну возвращающихся в гетто. Шагал, едва не наступая идущему впереди на пятки.

Наконец Илья вошел в гетто. Немца у ворот не было, литовский охранник и свои полицейские не очень усердствовали, и Илья пронес свое богатство. По улочке почти бежал. Только перед самым домом спохватился, что нельзя появиться таким счастливым, тем более объяснить повод. Ведь у соседей тоже есть дети…

Ночью Лейя с Ильей, возбужденные, не сомкнули глаз. Сперва Лейя допытывалась: не испугал ли Стонкуса его приход. Неужели искренне пригласил войти? А как на это прореагировала его жена?

Илье даже пришлось описать их гостиную. Только о фотографии, на которой Стонкус в форме немецкого офицера, промолчал. И еще о том не рассказал, что Стонкувене, поняв цель его прихода, резко поднялась и вышла в кухню, что долго, пока муж не пошел за нею, не возвращалась. Зато живописал, как она уговаривала его, чтобы он съел суп.

Лейя вдруг заплакала.

— Ну что ты? Радоваться надо, а ты плачешь. Они же Анечку спасут!

— Это я от радости, что наша доченька будет жить. Пусть сиротой, у чужих людей, но вырастет. И, может, будет счастлива.

У Ильи сердце защемило от этого «сиротой, у чужих людей», но он ничем не выдал себя.

А Лейя продолжала всхлипывать.

— Ты попроси наших спасителей, чтобы они потом, когда Анечка вырастет, ей рассказали, что у нее были родные отец и мать.

— Почему только «были»? Может, и будем. Может, Гитлер не успеет всех нас убить. На фронте у него дела неважные.

— Фронт еще далеко, а мы здесь…

Он гладил ее руку.

— Давай лучше думать, как дочь вынести отсюда. Даже спрятав под пальто, нельзя, ведь никто зимой не ходит в расстегнутом пальто. В рюкзаке тем более. Из гетто нечего нельзя выносить. Охранники увидят, прикажут показать, что там, или, хуже того, начнут по рюкзаку лупить дубинками.