Свернув на улицу, где жили Стонкусы, Илья разволновался: сейчас он увидит Анечку! Узнает ли она его? Наверное, не узнает. Ведь тогда она была совсем маленькой! А прошло столько времени. И что с Лейей? При ликвидации гетто их разлучили. Говорили, что женщин увезли в другой лагерь. Хоть бы она там выжила…

Вдруг он остановился в испуге: куда заберет Анечку? Ведь в их квартире живут другие люди!

По лестнице поднимался с бьющимся сердцем. Жаль, что один. Знать бы, в каком лагере Лейя, расспросил бы кого-нибудь.

В дверь Стонкусов позвонил не сразу. Ждал, пока сердце перестанет колотиться. На звонок нажал робко. Даже показалось, что в квартире его никто не услышал. Но нет, кто-то идет к двери. Открывает!.. Но это почему-то не Стонкус, а какой-то незнакомый мужчина.

— Д…добрый день. Я… — Он замялся, не знал, как теперь сказать — к «господину» или к «товарищу». — К артисту С…стонкусу.

Мужчина ухмыльнулся.

— Для этого вам надо поехать в Германию.

— К…как в Германию? Их что, вывезли?

Мужчина опять ухмыльнулся.

— Может, и захватили с собой. А может, сам драпанул со своими хозяевами.

— К…какими хозяевами? Он же ар…артист. И жена его ар…артистка.

— А что, артисты не могут быть предателями? Короче, теперь эта квартира принадлежит мне.

За его спиной, на вешалке, Илья увидел шинель советского офицера. А новый хозяин уже взялся за ручку двери, чтобы закрыть ее.

— Меня удравшие в Германию не интересуют. И прошу больше сюда не приходить.

И закрыл дверь.

Илья так и остался стоять по ту сторону квартиры Стонкусов. Корил себя за то, что не объяснил офицеру, что Стонкус не сотрудничал с немцами. Наоборот, спас их дочку.

Но дверь была закрыта. А позвонить еще раз он не решился.

На обратном пути Илья едва не заблудился. Расстроенный, завернул на какую-то неизвестную, в развалинах, улочку. С нее повернул на другую, еще на одну, пока не увидел вдали верхушку знакомого костела, за которым их дом.

До поздней ночи он, от волнения еще больше заикаясь, рассказывал Тадасу и Котрине, как просил у рабочего на фабрике и у знакомого скрипача, чтобы те взяли ребенка. Получив отказ, не обижался, понимал, что не имеет права просить. Но они с Лейей так жаждали спасти дочку. Рассказал, как, случайно попав к Стонкусам, решился… Может быть, они, знаменитые артисты, не вызовут у власти подозрения? И Стонкусы на самом деле согласились. Сперва он, а потом и она. Но почему они уехали вместе с отступающими немцами? Неужели боялись наказания русских за то, что он сыграл роль немецкого офицера? Нет, скорей всего, их вывезли. И вот ребенок недосягаемо далеко. Даже подумать страшно о том, что он больше не увидит ее, что Анечка вырастет в чужой стране. Может, Стонкусы решили, что они с Лейей погибли, и не стали девочку травмировать правдой. Если Лейя в лагере чудом выжила и вернется, она, бедная, еще и этот удар судьбы не перенесет.

К счастью, Лейя выжила, вернулась. И прямо с товарной станции, куда дотащился их состав, поспешила к Стонкусам. Крепче повязала на голове платок, чтобы не соскользнул: не появляться же перед Анечкой бритоголовой лагерницей? Напугает ребенка. Да и перед Стонкусами неудобно.

Когда дверь открыл незнакомый человек, она растерялась. Пыталась объяснить, что, видно, ошиблась номером, что она к артисту Стонкусу. И на самом деле могла ошибиться, ведь до войны была у них всего один раз.

— Здесь такой больше не проживает.

— А вы не знаете где?

— Знаю. В Германии.

— Почему… в Германии?

— Потому что драпанули вместе со своими хозяевами. Я это уже сказал приходившему сюда мужчине.

У Лейи забилось сердце.

— Какому… мужчине?

— Вашей национальности. Я его просил и вас прошу больше меня не беспокоить. — И захлопнул перед нею дверь.

Лейя понимала, что должна торопиться домой, потому что, может, это приходил Илья, но стояла, уставившись на закрытую дверь. Анечки за нею нет. И Стонкусов нет. Спасли ее от немцев и увезли к ним же. Хоть и говорят, что теперь они другие, но ведь и те, прежние, остались.

Вдруг она привычно, как в лагере, оборвала себя: не думать о плохом! Не поддаваться страху. Правда, тогда был другой страх: что загонят в газовую камеру и оттуда, уже мертвую, сунут в печь крематория. А когда рыли противотанковые рвы, стоя по колено в ледяной воде, и становилось совсем невмоготу, тогда она молитвенно обращалась к Анечке: «Доченька, придай мне сил! Ради встречи с тобой и папой помоги мне!» И представляла себе, как Анечка при встрече обнимает ее. Внезапно Лейя словно очнулась: а ведь это Илья приходил сюда! Значит, живой, вернулся!

Преодолевая привычную боль в ногах, она спустилась по лестнице. И побрела домой — в их прежний, довоенный дом.

Добрела.

Лестница ей показалась какой-то другой, хотя и знакомой. Но кнопка звонка с красной точечкой была той же. Раньше ей не надо было звонить, она открывала дверь своим ключом. Даже когда их выгоняли в гетто, она, заперев дверь, сунула ключ в карман.

Но на звонок никто дверь не открыл. Еще раз позвонила. Опять тишина. «Может, его нет дома? Или… — она вдруг испугалась мелькнувшей мысли, — к Стонкусам приходил вовсе не Илья. У артистов ведь много знакомых. Но тот, новый хозяин, все же сказал „вашей национальности“».