— Ну хорошо, Сергей Ервандович, мы раскритиковали демократов. Но как еще народ выберется из кризиса? Посредством чего? Диктатуры, что ли?!

— Я отвечаю вам. На каком-то общем уровне народ виноват сам не меньше, чем Ельцин и Горбачев. И именно им совершено первое онтологическое предательство — убийство отца.

— Царя, что ли?

— Сначала царя. Потом народ принес жертву в гражданской войне и искупил грех. Теперь убил все то, чему служил 70 лет. Отрекся. Ради чего? Чтобы пожрать посытнее? Будет голод! Если отрекся ради свободы — будет диктатура. Если отрекся ради Запада — будет «железный занавес». Ибо предательство не прощается.

— Это типа бумеранга что-то?

— Да, конечно. Это — возврат. Каждый, кто живет сколько-нибудь сильной духовной жизнью, понимает, что здесь на нем не все замыкается. Есть не только живые. Есть мертвые — они реально существуют в истории. Есть поколения. И что — можно их предать?

Лейтенантика, который прижимал партбилет, бежал, отстреливаясь, получив очередь в живот, глотая свою кровь и кусая свой язык? Его сын, его внук — имеют право его предать? Его кровь, его боль, его муку? Если предаст — значит, это комплекс Иуды: он сам же и повесится. Рано или поздно. Он сам это сделает или же его приятели, а не какие-то фашисты.

Народ, если он хочет добра себе, должен понять, что сейчас с его стороны должна быть принесена искупительная жертва.

— Какая?

— Жертвоприношение может быть только одно: он должен осознать свою вину и искупить ее в подвиге. Когда он сумеет совершить то чрезвычайное усилие, которым он страну, им же доведенную до края, все-таки спасет. И пока он не сотрет с себя клеймо Иуды, предателя, он ничего не добьется.

— Что касается нашей интеллигенции, то тут вопрос простой. Она же сама хотела: «Индивидуум! Индивидуум! Я! Я!» Интересный фокус: нас призывают к коллективному покаянию в духе православного корпоративизма и одновременно — зовут к западным ценностям!

Но как же это может быть?! Если я совершил это покаяние, я тем самым признал, что я — человек той, традиционной культуры, где каждый отвечает за любого и все за всех.

— Ну, эклектика — это вообще знамение нашего времени.

— Да не знамение, а шизофрения! Потому что это взаимо-противоречащие вещи! Потому что если я уже перешел в либеральную систему ценностей и стал индивидуумом — личностью, отвечаю только за себя, делаю это с брежневских времен — так я никакого поражения не признаю! Не вижу! Никакой онтологической катастрофы не ощущаю!

— Я тоже не склонен драматизировать нашу недавнюю советскую историю. В ней полезнее разобраться, а не охаивать все подряд.

— Я считаю, что это все — мое! Вся история — моя. Все, что в ней было хорошего и плохого! Упражняться с «Памятью» или с демократами в охаивании коммунистов (и, естественно, что «Память» победит рано или поздно, потому что у нее есть гораздо более сильные аргументы) я не буду. Все — мое!

И никто, если он не предъявляет собственности на историю, не имеет права предъявить собственность на государство. Это — абсолютно обреченный тип существования: открещиваться от истории, но считать, что ты государством владеешь.

Ну тогда — создай утопию! Накали ее добела, как коммунисты, и заставляй всех прыжок туда делать! Сделай историю снова! Но ведь ясно, что ни Ельцин, ни Румянцев, ни Хасбулатов… Смешно просто говорить! Посмотрите на их лица!

Поражение и Россия — вещи несовместимые

— Да и не нужен новый прыжок. И я не убежден, что Россия его еще раз вынесет. А если не способен создать утопию — признай историю. Скажи, что она твоя. И если ты — русский, если ты живешь в России — категории поражения для тебя быть не должно. Должна быть только категория борьбы. Категория войны. Вот твои ценности.

Через весь славянский народ, от норманнов, через все христианство русское и православие — НЕТ ПОРАЖЕНИЯ. Где оно?! Нету!

И вот когда этот процесс начнется, я скажу: да, я один, но я поражения не признаю! А совершил жертвоприношение? Да. Я мог жить вот так, иметь вот это и пользоваться вот этим. А я это все — сбросил. Я пришел из брежневской эпохи, ребенок XXVII съезда, «витрина перестройки», — вот я это все взял и выкинул. Мог в партию не вступать — 1988 год, когда на фиг нужно, а я вступил. Мог выйти — а не выхожу. Значит, я совершаю в микродозах личное жертвоприношение.

Или: мог на все заработанные деньги построить себе дачу? Мог. Но вместо этого — строю здесь театр. Бессмысленно, стекла будут бить — все равно буду строить. Ибо верю в завтра этой страны. Поэтому здесь строю. Вот и все.

Вот я — есть. А где-то рядом — Петров есть. Либо мы протянем друг другу руки и будем работать вместе. Либо будем работать вместе, не протягивая рук. Какая нам разница?!

— Сергей Ервандович, но ведь те, кто делает ставку на массовое отречение от истории, рассчитывают на нашу люмпенизацию — на то, что нам всем давно отшибло память, мы пропились и деградировали.