На этот раз Цигер неторопливо прошелся по камере, вздохнул.

– Что же, господин Тельман...
– Голос был тускл и невыразителен.
– По всей видимости, мы с вами беседуем в последний раз.

Эрнст испытал мгновенный озноб, застучало в висках.

«Наконец-то! Суд... Неужели суд?»

Доктор Цигер извлек из портфеля два листа глянцевой бумаги.

– Имею честь вручить вам эти документы. Вот первый. Прошу.

Наверху листа черными готическими буквами значилось: «Берлинский народный суд». Адрес...

Строчки плясали перед глазами. Почти не веря в реальность происходящего, Эрнст читал:

«Решение

по уголовному делу транспортного рабочего Эрнста Тельмана, обвиняемого в заговоре и призыве к государственной измене,

2-й сенат палаты народного суда на своем заседании 1 ноября 1935 года по предложению верховного прокурора

обвиняемый Тельман - при сохранении в силе приказа об аресте только ввиду подозреваемом возможности побега - освобождается от дальнейшего отбывания предварительного заключения.

После освобождения обвиняемый обязывается ежедневно являться в соответствующий полицейский участок по месту пребывания.

Брунер. Вайе. Д-р Цигер.

Составлено

в Берлине 1 ноября 1935 года

Делопроизводитель 2-го сената палаты

народного суда Кислинг, судебный советник».

Под круглой печатью с фашистской свастикой в правом углу листа можно было прочесть: «Господину Эрнсту Тельману. Берлин - Моабит».

Нет, он еще не верил в то, что прочитал... «Свобода! Я освобожден!
– Все оркестры мира в едином согласии грянули торжественный хорал.
– Сейчас откроются тюремные двери...»

– Когда я могу уйти отсюда?
– Голос его сорвался.

– Не торопитесь, господин Тельман.
– Непонятное сочувствие (или неловкость?) были во всем облике доктора Цигера.
– Вы невнимательно прочли документ. Впрочем… Ознакомьтесь лучше со вторым.

На верхнем грифе листа - тоже готическими буквами с легким оттенком синевы значилось: «Прусская тайная государственная полиция. Заместитель начальника и инспектора. В. № 58119/35 П 1А1».

Он, чувствуя, как темнеет в глазах, читал:

«Берлин, 1 ноября 1935.

Господину Эрнсту Тельману, в настоящее время Берлин - Моабит.

На основании § 1 декрета рейхспрезидента о защите народа и государства от 28 февраля 1933 года постановляю настоящим, что в интересах безопасности Вы подлежите содержанию в заключении вплоть до особого распоряжения.

До Вашего ареста, последовавшего 3 III 1933 г., Вы являлись лицом, ответственным за руководство Коммунистической партией Германии. В интересах поддержания общественной безопасности и порядка Вы подвергнуты превентивному заключению, поскольку в случае освобождения Вы, несомненно, снова стали бы действовать в коммунистическом духе.

Исполняющий обязанности.

Гейдрих».

– Как это понимать?
– закричал он, не в силах сдержать себя.

– Объяснять и комментировать действия властей не уполномочен.

За доктором Цигером захлопнулась дверь. Прогремел ключ в замке.

«Все... Они меня не выпустят отсюда.
– Усилием воли Эрнст Тельман подавил приступ отчаяния.
– Спокойно, спокойно... Никакой паники! Значит, остается последнее. Эмиль дежурит завтра. Скорее бы наступило завтра!..»

...Четвертого ноября 1935 года поздно вечером на окраине Берлина в квартире рабочего-металлиста Гельмута Меркера, которая являлась конспиративной явкой коммунистов, собрались 12 человек, и эта группа условно называлась «отрядом освобождения». Окна, выходившие в глухой двор, были плотно задернуты тяжелыми шторами. На перекрестке улиц, в подъезде, во дворе, на лестничных площадках дома дежурили вооруженные пистолетами люди.

Над столом горела низкая лампа, освещая подробный план Моабитской тюрьмы.

– Итак, товарищи, - сказал Вальтер Ульбрихт, ведший собрание (он был ответственным ЦК КПГ за связь партии с Тельманом), - для побега все готово. Остается уточнить детали и назначить день,

– Ночь, - поправил Эмиль Мориц, присутствовавший на собрании.

– Верно, ночь, - согласился Ульбрихт.
– Ночью бдительность охраны ослабевает. И теперь, когда процесс отменен, медлить мы не имеем права. Что же, Эмиль, первой частью операции руководишь ты. Слушаем...

– Эрнст в курсе всего, - заговорил Мориц, и волнение прерывало его голос.
– Побег, естественно, должен произойти в мое ночное дежурство. Тут только одна сложность: график в тюрьме скользящий, и о таком дежурстве я могу точно знать только за два дня.