Тельман покачал светловолосой головой:

– Трудно сказать, сможет ли кто-нибудь заменить Розу и Карла.

– Революция непременно рождает героев, когда в них является нужда, - возразил Ленин.
– В этом ее сила и непобедимость. Уж вы мне поверьте. Что же касается суда над военными преступниками, то я бы поставил вопрос несколько иначе: а судьи кто? Французские и английские министры три года проливали кровь русских рабочих и крестьян, морили их блокадой, нападали с моря и суши, подкупали и вооружали изменников. Разве требуют «гуманные» англичане предать суду Деникина? Нет! Они назначили ему баснословное жалованье. А «рыцари»-французы? Врангель проживает у них в роскошном замке и ждет не дождется, когда вновь понадобятся его услуги. Так что получается по русской пословице: ворон ворону глаз не выклюет. И если уж говорить о суде, то о суде народов - справедливом и беспощадном!

Как жаль, что недолгой была та первая встреча! Ленина ждали неотложные дела, и больше на конгрессе им встретиться для беседы не пришлось.

...Тельман пересек Красную площадь и пошел к Большому театру, где проходили заседания конгресса. У входа с обеих сторон стояли часовые, молодые парни с худыми строгими лицами. Делегаты отдавали пропуска, и красноармейцы накалывали их на трехгранные штыки винтовок. И часовые, и члены советской делегации чем-то неуловимо были похожи друг на друга.

«Чем?
– спросил себя Тельман. И вдруг понял.
– Они похожи выражением глаз, суровых и решительных. В этих глазах светилось сознание правоты и силы. В них жила убежденность и готовность сражаться за свое дело до конца».

Уже в зале Эрнст, вглядываясь в лица русских делегатов, подумал: «Нам бы побольше таких солдат революции! Прав Ленин, тысячу раз прав: всякая революция лишь тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться».

...На трибуне конгресса, выступая, Тельман все время поворачивался к Ленину, который сидел в президиуме.

В заключение Эрнст сказал:

– Да, я сегодня не могу принять критику товарищем Лениным взглядов моих единомышленников по вопросу о тактике революции, о времени ее начала... Но я человек дисциплинированный и сторонник централизма. Для меня, и, надеюсь, для моих товарищей, решения конгресса - закон!

И Эрнст Тельман увидел, как Ленин, улыбнувшись, кивнул ему головой и стал что-то быстро записывать в блокнот.

...Тельман размеренно шагал по своей камере из угла в угол.

Да, этот тюремщик попал в цель. Если бы свершилось чудо: на библиотечной полке - Полное собрание сочинений Ленина, и можно взять любой том. Но чудес не бывает.

Именно так: с той встречи с Владимиром Ильичей в Москве, в 1921 году, началось кропотливое и страстное изучение Тельманом ленинского наследия - изучение систематическое, углубленное, с выводами, которые проецировались на немецкую действительность. В те годы работа Ленина «Детская болезнь «левизны» в коммунизме» стала его настольной книгой: в ней он находил ответы на трудные вопросы, возникшие в результате внутрипартийных разногласий. Эрнст Тельман стал убежденным, непоколебимым ленинцем.

«Надо правде смотреть в глаза: меня ждет долгое тюремное заключение.
– Эрнст остановился посреди камеры.
– Что же, связь с партией через жену и дочь (Вот и Ирма мне помощница, подумал он) налажена, все здесь отработано, мост надежен, и я не останусь в стороне от борьбы своих единомышленников на воле.

Из письма Эрнста Тельмана жене, конец 1935 года – начало 1936 года:

«...Вторая половина дня приближается к вечеру. Рождество! Постепенно наступила тьма. В то время когда на улице метет пурга и трещит мороз, я прозябаю здесь в одиночном заключении. Слышится отзвук медленных шагов часовых по тюремному двору, а иногда по коридорам внутри корпуса; временами лай собак нарушает общую тюремную тишину. Мой взгляд скользит сквозь железные прутья оконной решетки, которые расположены близко друг от друга и глубоко вделаны в прочную старую стену. По светлому, сверкающему звездами небу быстро мчатся белые облака. Вдали звонят церковные колокола...

Бывают иногда моменты, когда во мне преобладают боль и горечь, порождаемые этой моей столь жестокой судьбой. Так было и к концу второй половины дня накануне рождества. Погруженный в глубокое раздумье, я вызываю в памяти многое забытое из былых времен и из счастливых юношеских лет. Вспоминаю о моей далекой родине, о моих любимых дома... Я знаю, я чувствую, что у домашнего очага - моя Роза, наши Ирма и дед, а так же родные, знакомые и друзья, что они думают обо мне и им недостает меня. С большой любовью думаю я о тебе и о былом. Многообразные воспоминания о пережитом в моем родном городе Гамбурге, о нашей общественной и семейной жизни, о нашей жизненной борьбе проносятся передо мной... О, как преходяще и кратковременно все прекрасное на земле! Оно приходит как чудо и улетает как счастье...

Но вера в собственную силу всегда одерживает верх... Я решительно выпрямляюсь, по-прежнему твердо и смело, хотя и страдая, смотрю в лицо неизбежному, с хладнокровием и новой жизненной энергией собираю все свое терпение. Вот я уже и избавился от мучений, от вызывающих боль воспоминаний. Снова хожу по камере взад и вперед... Затем вдруг беру книгу Достоевского «Раскольников» [18] . Уже пролог захватывает меня и быстро наводит на другие мысли. Книга - единственный друг, который здесь со мной неразлучен. Я читаю, читаю часами, пока не раздается звон колокола - сигнал ко сну. Между тем все беды забыты, все печали вытеснены из души, я снова счастлив и доволен...