Шрифт:
Важно вот что: в посылке находится зеркало. И оно им, Доном, находится. Выходит, находка моя пригодилась.
Потому что любовь – это эхо без слов.
Потому что двойник исчезает лишь в зеркале.
Потому что зеркало – это всегда только ты. А когда ты – это ты, есть только твоя, настоящая Анна. Та, которую любишь лишь ты. Та, в которую веришь, невзирая на все ее тайны.
Потому что Анна твоя – это тайна и есть. И только пока она тайна, твоя Анна с тобой и – жива. Или вовсе бессмертна.
Тот, кого ты изгнал, заглянув в амальгаму, хотел обладать этой тайной, да так и не смог. Хотел вскрыть ее, словно раковину, и посмотреть, что внутри. Только и это не смог.
Потому что не знал он того, что теперь знаешь ты: раскрыть тайну значит ее уничтожить.
Ты – хотел за ней только следовать.
А потому ты идешь на дуэль, чтобы ее отстоять. Защитить эту тайну-в-себе и тайну в тебе. И тайну во всем, что есть вы, ваша память и ваша любовь.
Ты идешь на дуэль, в которой уже победил.
Потому что поставил на чудо.
Дон идет на дуэль, а я растворяюсь. Миг, другой – и меня уже нет.
Боже, как же у них тут внезапно!..
Шаги. Пробуждение.
Всё.
Проявление
– Пока я готовила, ты задремал.
– Какое сегодня число?
– Десятое.
– Месяц?
– Декабрь. Ты шутишь?
– А сколько я спал?
– Минут десять, не больше.
На часах 10:20. Если учесть, что в Москву из Мадрида я добрался в восемь с минутами, спал я со скоростью света.
– Я его написал. Роман о любви.
– Пока спал?
– Я его просто проспал. Зато написал.
– За десять минут? Это был твой самый короткий роман.
– Это был очень длинный роман. Пришлось сократить до последнего слова.
– До точки?
– До чувства. Это мой лучший роман.
– Тогда напиши его снова.
– Не выйдет. Отныне он тайна.
– Жаль.
Мне не жаль. Я достаю из кармана конверт, рву анонимку и бросаю клочки ее в пепельницу.
– Неужели опять? – смеется Светлана. – И что там на сей раз?
– Вранье.
Она открывает сервант и предъявляет полдюжины точно таких же конвертов:
– Кто-то глупо играет в беду.
– Что в них?
– Страшилки. Уведомления, что у соседей в подвале лежит чей-то труп, что нашу квартиру вот-вот обкрадут, что наш банковский счет рассекречен.
– Это приходит лишь нам или целому дому?
– По-моему, целой Москве. И, знаешь, многие верят.
– Забавно.
– Не очень. Люди верят тому, что будет все хуже и хуже.
– Но только не мы.
– Только не мы. У нас будет лучше, чем было когда-либо лучше.
– Откуда такой оптимизм?
– Сейчас покажу. Или сначала поешь?
– Покажи.
– Обещай не сердиться. А если рассердишься, виду не подавай.
– Погоди, – прошу я, пока она лезет в сумку. – Если это какой-то секрет…
Пусть все тайны останутся тайнами, думаю я. Роман мой исчез, но эхо его говорит. Я слушаю эхо, у которого нет даже слов.
– Секрет, но тебе о нем нужно знать. Потому что это уже не секрет.
Светлана кладет на стол снимок. Фото младенца.
– Правда хорошенький? Ваней зовут.
У меня подступает ком к горлу.
– Когда ты уехал, мне позвонила Марина. Мать его скончалась при родах. Отца тоже нет. По бумагам – сплошной сирота. Из роддома забрали в Звенигород, в приют для грудничков. Мы туда ездили с Геркой.
– Дважды?
– Он тебе уже рассказал?
– Рассказал, но не он.
– А кто же?
– Роман.
– Который ты написал, пока спал?
– Зато я его не проспал.
– А я не проспала ребенка.
– Значит, я ничего не проспал.
– Значит, согласен?
– Значит, вот он, мой лучший роман.
Приглядевшись внимательней к снимку, я кое-что замечаю.
– У него это часто?
– Писюлька? Почти постоянно. Герка сказал, что бояться не нужно. Такое бывает. А ты не боишься?
– Боюсь.
– Значит, будем бояться втроем.
– Он-то, похоже, совсем не боится.
– Я говорила про Арчи.
– Арчи брата полюбит. А не полюбит, посадим на корм. Когда мы его привезем?