– Так вот он – июнь! Кстати, где у вас осень?

– Ближайшая – на Гран Виа. Поехали покажу.

Туда добрались на метро. Запахнувшись шарфами, гуляли по октябрю, пока не стемнело. В гостиницу возвращались пешком. Оказалось, правильно сделали, потому что на площади Карлоса Пятого нам повстречалась зима – серебристо-сиреневый остров в роще гирлянд. Они сверкали россыпью рождественских огоньков на бархате ночи, как бриллианты на ювелирной подушке.

День в Мадриде без всякой натуги вместил в себя год. Мы очень устали. Я заснул раньше, чем влез под одеяло.

Разбудил нас в девять утра телефон. Чтобы мне не мешать, Анна вышла в гостиную. Я слышал, как она сердится, хоть и старается говорить очень тихо. Слов я не разобрал.

Вернувшись на цыпочках в спальню, жена поспешила стереть с лица раздражение косметическим молочком.

– Кто это был?

– Коллега по кафедре. – Ватный диск прошелся по лбу, приложился к вискам и начал массировать кожу на веках – рутинные манипуляции по поддержанию мрамора в состоянии неуязвимости.

– Что ему нужно?

– Напомнил кое-что по работе. Я должна подготовить доклад к конференции о синдроме “обхода” у австралийских аборигенов. Не грузись.

Странное чувство – когда лжет вам любимая женщина и при этом вы совершенно уверены, что она вам верна.

– Что за синдром?

Ватка отправилась жвачкой в ведро. Лицо возвратилось из зеркала, но позабыло на амальгаме свой профиль. Прирастилось на треть, думаю я. Прихотливая арифметика раздвоения. Синдром “перехода” из полулжи в полуправду.

– Внезапное исчезновение. Человек живет и работает, как нормальные люди, а потом вдруг без всякой причины уходит бродить дикарем по просторам страны. Так сказать, совершает обход изначальной своей территории. Спустя время он возвращается и как ни в чем не бывало продолжает жить и работать.

– Зачем тогда он бродяжит?

– Ищет корни. Поет песни предков. Часто – одной лишь душой. Есть поверье, что мир зародился от такой вот исконной и всеобъемлющей песни, сложенной прародителем племени.

– Какую песню поешь, в таком мире и обретаешься?

– Вроде того.

– Научи меня моей песне.

– Твоя исконная песня, Дон, это я.

– А можно пропеть тебя прямо сейчас?

– Только не дай петуха, как вчера.

Я вынимаю ее из ослепшего зеркала и вершу над нею дикарский обряд. Это и есть мой “обход” исконной своей территории. Поклонение триангулу – лучшее средство от раздвоения.

– Никогда мне не ври, – прошу я.

– Хорошо. Всю неправду я буду молчать.

В тот день мы поехали в Авилу, где гуляли по крепости и поклонялись мощам старушки Терезы. И опять это небо без края – сочное, как душа. Я и не знал, что настолько люблю голубой…

– Паучки! – воскликнула Анна, поймав на ладошку снежинки. У меня подступил ком к горлу. Одно дело – совпасть с кем-то в мыслях. Но повториться еще и в метафоре… Доводилось ли вам держать в руках сердце? Не чужое – свое? Тогда и не пробуйте угадать, каков был мой первый испанский декабрь.

Листаю картинки в уме: еще одна крепостная стена, но в Сеговии. Еще один храм. Вот еще одна площадь у храма. На краю – изможденное здание, седые облезлые ставни. Так красиво, что я говорю:

– Ты подарила мне новую жизнь, а я подарю тебе старую старость. Как вон те беззубые окна в морщинках.

– Старость ценна лишь в вещах. С людьми все иначе. Великий мертвец стоит гораздо дороже, чем великий, но немощный старец. Мы обожаем старые города, старые памятники и старые воспоминания, но воротим нос от человеческого старья. Занятная логика, правда?

– У тебя будет прекрасная старость. Путь предстоит нам неблизкий.

Ну что тут сказать! Мы всегда выглядим глупо перед своими внезапными мертвецами. Слово в слово я повторю этот штамп, когда прибуду в Марокко убедиться воочию, что наш с Анной путь завершен. Чем трагичнее смерть, тем ироничней ее наставления.

С того дня у меня сохранилось несколько фотографий. На фото из Алькасара Анна свисает затылком над крепостным рвом и имитирует ужас в лице, словно снята за миг до падения. Снимок этот мы очень любили, считали страшно смешным. Теперь я его ненавижу. Теперь он по-настоящему страшен. Если увеличить изображение, в левом зрачке пузырем разбухшего ужаса появляется черный объект с прищуренным глазом и моноклем прицела серебряной фотокамеры. Хроникер смерти, о которой мог бы узнать и заранее. “Любое мгновение можно читать и назад, и вперед, – говорила мне Анна. – Мы не умеем пока ни того, ни другого, да еще и в упор не желаем учиться”.

Теперь уж учиться мне поздно.

Иногда мне приходит на ум, что жизнь истинная – вовсе не то, что с тобою случилось, а то, что с тобою так и не произошло. Сам я живу не тем, что я делаю (потому ничего и не делаю), а тем, что сделать не успел…

Вечер того дня я не помню. Возможно, вернувшись в Мадрид, мы просто гуляли по городу, слушали песни фонтанов и наугад забредали в кафе, чтобы выпить вина и заесть его tapas [5] . Запомнился лишь монастырь Святой Троицы, где похоронен творец “Дон Кихота”, и лоскутки разговора: