– А когда достижимы?

– Тогда деньги – награда за то, что ты приобрел их без денег. За здоровье хозяина!

Мы поцеловались.

– Замечательное вино.

– “Амонтильядо”. Цвет застывшей живицы, ореховый аромат.

– Цвет твоей кожи, – сравнивал я, обнажив ей предплечье. – В сумерках не отличить. Особенно если смотреть сквозь бокал на огонь. Аромат твоих же волос. – Легши на спину, я укрыл ими лицо. – Особенно если сделать вдох и представить, что ты только-только вошла.

Она обвела пальцем мой профиль.

– У тебя большой нос. Я тебе уже говорила? И маленькие глаза. Удивительно, как я влюбилась в такие глаза.

– Ты влюбилась в них, потому что они в тебе разглядели тебя. Такую, о которой и ты мало знала, несмотря на свои большие глаза.

– Хочешь сказать, что я лупоглазая?

– Боже меня упаси!

– У отца была кличка. Догадайся какая.

– Похоже, ты на отца не похожа. Похоже, мама твоя святой не была.

– Она называла его Лупоглаз. А меня – Лупоглазка. У меня глупый взгляд, когда я о чем-то задумываюсь…

– Это вопрос?

– Это просьба не врать.

– У тебя глупый взгляд, когда думаешь, будто задумалась. Или думаешь, что у тебя глупый взгляд.

– Я всегда думаю, что у меня глупый взгляд.

– Но не когда ты задумываешься. У тебя такой умный взгляд, прямо зависть берет… А что это там на стене?

– Аркебуза.

– Не из нее ли прославленный тесть мой пулял по своим незадачливым предкам?

– Предки были что надо. А вот зять у него незадачливый.

– Зять не привык задаваться.

– Трус! А всего-то и дел, что хрупкая, слабая женщина сняла ржавый ствол. Как легко тебе противостоять!

– Еще легче противолежать.

Я подмял ее под себя и отшвырнул аркебузу. Раздался хлопок.

– Это полено. Она не стреляет без фитиля.

Запах горелого пороха говорил об обратном.

– Должно быть, в ружье угодила искра, – сказал я, одеваясь.

– Зачем он его зарядил? – Анна сидела на шкуре, обхватив руками колени, и еле заметно дрожала. Были то отголоски испытанной близости или нервная зыбь подступившего страха, не знаю.

Я повертел аркебузу в руках.

– Шутовской привет мертвеца: забил внутрь порох, но пули там не было.

Оказалось, она там была: спустя день или два я наткнулся на черный зрачок под защелкой у сундука. Не утони я тогда в поцелуе и подними на мгновение голову, пуля была бы моя.

О находке я не сказал. Нам было не до того. Нам было не до чего, кроме единственной новости, которую Анне вчера сообщил гинеколог. У вас будет ребенок. Когда так говорят, это значит лишь то, что ваша жена забеременела, но вовсе не значит, что она непременно родит.

– Я рожу его летом, в июле.

– Ты родишь не его, а ее.

– Он не хочет быть девочкой.

– Он передумает. Просто сейчас он еще слишком мал, и ему не хватает мозгов, чтобы обмозговать, кем ему лучше быть. До июля он поумнеет и передумает.

– Через месяц-другой передумывать будет ему уже поздно.

– Не будет. Обойдемся без ультразвука. Он нашей дочери вреден.

– Откуда ты знаешь?

– Читал. Ультразвук для зародыша – что электрошок для младенца. Что взрослому – электрический стул.

– Долой ультразвук! Да здравствует воля неведения!

– Жду не дождусь, когда у тебя будет пузо.

– Потерпи до весны, – Анна плотней завернулась в свой плед.

– Для этого нужно перетерпеть мне всю зиму. А как ее перетерпишь, если ее даже нет?

Она появилась в конце января, когда терпеть было больше не нужно. Мы сидели, обнявшись, в гостиной и смотрели в окно, за которым кружил мошкарой черствый снег. Анна не плакала – с тех самых пор, как лишилась ребенка. Я очень хотел, чтобы она хотя бы заплакала, но Анна не плакала даже во сне. Я продежурил в больнице все четырнадцать дней, что Анну там продержали, и при мне она не заплакала. Если она и заплакала, плач ее я проспал. Или удрал от него: ежедневно на пару часов я отлучался домой, чтобы наплакаться вдоволь под душем.

Иногда от счастья к несчастью путь ближе, чем от утра к полуденному звонку.

От нашего особняка на улице Тахо до стадиона всего ничего: с верхней террасы “Бетис” как на ладони. Трижды в неделю я варил кофе, приготавливал завтрак для Анны, выпивал стакан соку и, напялив трико, трусил на пробежку.

В то утро слегка подморозило, и покидать теплый дом было лень. В камине плескался огонь, в трубах приятно гудело. Под одеялом копошился коленками крошечный рай – для двоих. Я помешкал, затем стянул свитер, нырнул к ним в постель, прильнул грудью к голым лопаткам и обхватил руками живот, по-прежнему твердый и плоский. Лежа так, мы ласкались, слушали, как колотится сердце, и препирались шутливо, чье из троих в нас пульсирует громче. Накрапывал дождь. Потом к нам в окно заглянуло, зевая, сонливое солнце. Я взглянул на часы: завтракать поздно, спать поздно-рано, до обеда еще далеко.