– Вяло, неорганично! Смотри, Бочков, загремишь в Розенкранцы и Гильденстерны!

Илья ничего не понимал. Он очень старался – бил веником Виталика и далеко отпихивал от себя папашу Полония, которого нарочно, назло Шекспиру, играл хилый восьмиклассник Олежка. Такого пихать было одно удовольствие.

Мертвую Офелию Илья тоже оплакивал очень громко.

– Плохо! Вяло! – вопил Кирилл Попов.

Было видно, что он взбешен, что готов одним только взглядом, не прибегая ни к венику, ни к рейке, уничтожить неорганичного Лаэрта. Офелия смирно лежала на старом диване, обозначавшем гроб. Она обливала Илью презрением из-под полузакрытых ехидных век.

– Падай на гроб, Бочков! Падай, а не прилаживайся! – требовал Кирилл.

Илья падал, но немного все-таки наискосок: он старался не задеть зловредную Офелию, которая так и норовила ткнуть его в подбородок своим ловким мертвым коленом.

– Не то! Не так! Я тут с ума сойду, – кипятился Попов. – Ну-ка, Катя, уйди пока. Смотри, Бочков!

Покойная вскочила и отошла в сторонку, а Кирилл, широко раскинув крепкие руки, с разбегу упал на диван. Катя убралась из гроба вовремя: видавшая виды мебель не вынесла режиссерского показа. Диван громко, в несколько сухих деревянных голосов, хрустнул, жалко поджал передние, неизвестно кем погрызенные ножки и сложился неправильно и безобразно. Попов скатился с него, как с самосвала.

– Вот как надо, – просипел Кирилл фразу, заготовленную, очевидно, еще до падения.

Он встал сначала на четвереньки, потом с усилием выпрямился во весь рост. Когда он поднялся, его лицо было красным и недобрым. Режиссер нисколько не обиделся на диван, зато весь свой гнев обрушил на Илью. Он схватил Лаэрта за грудки и поволок за кулисы.

В том месте, где Кирилл остановился перевести дух, было пыльно и темно. Илья сразу узнал этот уголок: над лесом деревянного и картонного лома возвышалась плоская голова гигантской матрешки.

– Чего ты добиваешься, Бочков? – шепотом спросил Кирилл, жарко и влажно дыша в лицо Ильи.

Место беседы было то же самое, что вчера, однако герои поменялись местами: сегодня Попов наступал. Илья даже захотел его спросить, как было принято в студии: «Ты охренел, что ли?» Однако почтение к великому режиссеру удержало от дерзости.

– Я понял – ты ее шпион, – прошипел Кирилл.

Его громадные глаза расширились и выпучились до предела. Казалось, сейчас они отделятся от лица и воспарят к потолку, как воздушные шарики.

– Чей шпион? – удивился Илья и тоже выкатил глаза, чтобы Попов поверил в его искренность.

– Анжелики этой чертовой! Она сказала, что ее и меня зарежет какой-то владелец гастронома. Но раньше она сама меня зарежет от избытка чувств.

– Так прямо и сказала? – не поверил Илья. – Вообще-то она разумная женщина, бывший специалист по рекламе.

Он тут же понял, что сказал глупость. Разве разумные женщины выпрыгивают из окон? И убегают от черных магов? Это же безумие! Интересно, где Анжелика сейчас? Вернулась к Пичугину? Или носится по сырым дорогам на своей алой «мазде» и ищет погибели?

– Анжелика вчера набралась до соплей, – с отвращением сообщил Кирилл. – Раскричалась, что назад пути нет, что мы навсегда вместе и каждый мой шаг будет ей известен. Так это ты, гаденыш, меня пасешь?

– Клянусь, не я, – заторопился Илья. – Мы просто в одном магазине работаем. Вернее, я работаю, а она нет. Это долго рассказывать… Но я даже не видел ее со вчерашнего обеда, клянусь! Я не знаю, где она. Вчера она отравила нашего шефа, Алима Петровича, и сбежала к вам.

– Что? Отравила? Этого только не хватало! – ужаснулся Кирилл и даже отпрянул от Ильи, ослабив хватку. – Так вот почему она вчера так набралась – с перепугу! И что мне теперь делать? Этот ваш отравленный – он хоть жив? Слава богу! А вдруг он мне предъявит претензии?

– Может быть…

Потрясенный Кирилл бросил Илью и в сердцах ударил кулаком по какой-то фанерке, торчащей из общей кучи. Куча зашевелилась и загремела, а в кулаке Попова осталось несколько крупных заноз.

– Смотри же, Бочков, – пригрозил Кирилл Илье этим пострадавшим кулаком, – если хоть слово пикнешь…

– О чем я пикнуть могу, не понимаю, – возразил Илья. – О том, что вы диван сломали, что ли? Кому это интересно?

Репетиция продолжилась как ни в чем не бывало. Кирилл по-прежнему находил игру Ильи вялой, а Тару вообще принялся третировать. Почему-то ему пришло в голову, что тот безликий и никому не нужный житель Эльсинора, которого изображала Тара, – дряхлый старик, к тому же лишенный одной ноги. Вместо прежних прыжков Тара теперь хромала, ползала на четвереньках, кряхтела и трясла головой. Даже Илье было ясно, что все это у нее получается неважно.

Кирилл минут семь помучил Тару, а потом заорал:

– Вон со сцены!

Тара побежала в кулисы мелкой рысцой, закусив губу и прижав руки к щекам, которые от жестоких слов пылали, как от пощечин. Илье стало ее так жалко, что на новый, поставленный вместо дивана гроб Офелии (два табурета, два стула и сверху ехидина Катя) он обрушился изо всех сил. Какие-то стулья разъехались, какие-то остались стоять, а Катя завопила басом. Хотя она хваталась за спинки и ножки, все-таки полетела на пол вместе с Ильей.