— Оригами! Ты слышал, Ясутоки-сан? — продолжал радоваться император, рассматривая самолетик и с благоговением касаясь его крыльев. — Ты должен начать учить меня немедленно, Ямомото-сан!

Кстати, Артем практически не сомневался, что все получится с этим оригами, что оно до щенячьего восторга понравится придворной публике во главе с микадо. Все ж таки он немного узнал японцев за это время и мог с известной точностью предугадывать, что придется им по вкусу, а чем до них не достучишься.

Самое главное было самому вспомнить детство золотое, вспомнить, как правильно перегибать и складывать бумагу. Что удалось без труда. Видимо, уж так была устроена его бедовая цирковая голова, что знания академического толка проходили сквозь нее, как сквозь сито, в ней не задерживаясь, зато знания прикладные, особенно бесполезно-развлекательного характера, отчего-то накрепко оседали в иле мозгового вещества. В запасе у Артема было много подобных чудес: лотереи разных видов, куклы-марионетки, игра в «пятнашки», пинг-понг и даже кубик Рубика, если же, конечно, он сообразит, как его можно сделать из дерева. От сияющих перспектив его отвлек преисполненный торжественности голос императора:

— В твою честь, Ямомото-сан-Белый-Дракон, сегодня в Дайдайри будет праздник!

Артем не сразу осознал услышанное, а когда осознал, то по-настоящему растрогался. Слез не было, но ком к горлу подкатил. Еще бы. Никогда прежде в его честь во дворцах монаршьих особ не устраивали торжества…

Куда ни посмотри, везде горели фонари. Они казались мириадами светляков, слетевшихся со всей Японии рассеивать вечернюю мглу в Дайдайри: фонари, большие и малые, обтянутые простой бумагой и бумагой цветной, висящие на крюках, на врытых в землю столбах, на деревьях и вделанные в опорные балки зданий, стоящие на земле среди кустов, стоящие между камней, плавающие на крохотных плотиках по прудам императорского городка, а прудов тут, как убедился Артем во время вечерней прогулки, было превеликое множество (Артем знал, что искусство воды и камня совсем недавно вошло в моду и теперь в садах активно устраивают искусственные ландшафты из камней и песка, роют пруды с островками посередине).

Легкий ветер покачивал эти фонари, оттого свет и мрак колыхались, порождая причудливые тени.

Облокотившись на перила, Артем смотрел, как девушки танцуют под флейту, бива и некий ударный инструмент, более всего напоминающий бубен. Мелодия была донельзя простой, с незначительными вариациями повторялся один и тот же мотив — грустный, несколько заунывный. Чем уж цепляла та мелодия, трудно сказать, но цепляла определенно. Артем никак не мог ею наслушаться, не хотелось ему, чтобы она прекратилась. А может быть, не хотелось ему, чтобы прекратилось действо, лишь частью которого была музыка. Другой частью — и наверное, даже главной — были танцовщицы.

Три девушки танцевали на большом (примерно с два теннисных корта) деревянном помосте, прикрытом от дождей крышей с низкими, как и у почти всех японских домов, скатами. Помост, как сообщил Артему Хидейоши, исключительно для этого и соорудили — для выступления на нем артистов в любое время года.

Девушки, одетые в золотисто-зеленые юката, танцевали в круге из стоящих на полу фонарей-гандо. Музыканты располагались в неосвещенной части помоста, их едва различимые силуэты наводили на мысль о призраках императорского городка. Сам же танец не наводил ни на какие раздумья, просто приятно было любоваться движениями танцовщиц, изгибами их гуттаперчевых тел. Эта музыка и этот танец мало походили на то, что доводилось видеть Артему в прежней жизни, и в том, наверное, крылась частичка очарования. Другая же частичка заключалась в том, что музыканты и танцовщицы были, разумеется, лучшие в Ямато, вряд ли другим доверили бы выступать во дворце.

Специальных мест для зрителей, каких-нибудь амфитеатров или рядами поставленных лавок здесь не было. Каждый смотрел, откуда нравилось. Многие, как и Артем, стояли у перил, которыми был окружен помост, и смотрели отсюда. Другие, расстелив маленькие коврики (а они, свернутые трубками, лежали тут вдоль перил в достаточном числе) на помосте, сидели на них. Некоторые любовались танцами издали, из сада.

Император так и вовсе не смотрел на танцовщиц, хоть и находился поблизости от помоста — на поляне, окруженной кусуноки [58] и ярко освещенной фонарями. Микадо сегодня танцы не занимали, он был увлечен другим. В данный момент он показывал окружившим его придворным дамам подарки Артема (особенный восторг вызывал у дам последний, «обеденный» подарок Белого Дракона). Оно и понятно — танцами император, конечно, уже пресыщен, чего не скажешь о дарах Белого Дракона.

Артем чувствовал себя прекрасно. Все складывалось самым замечательным образом: принят у императора, одарен им драгоценным веером, утвержден в самурайском звании и пожалован титулом даймё, никто не собирается его казнить или привлекать по делу об убийстве военачальника Такаши, — что еще надо для хорошего настроения? К тому же за обедом, что состоялся сразу после аудиенции в зале церемоний, Белый Дракон сделал микадо еще один подарок, которым окончательно расположил к себе императора Японии.

Подарок Артем принес с собой, а не изготовил на месте из бумаги или иных подручных материалов. Подарок занимал мало места, легко умещался во внутреннем кармане. Вообще-то Артем после полного, можно даже сказать, феерического успеха с оригами не собирался еще что-то преподносить императору, вовсе наоборот — собирался придержать на будущее. Не было никакого смысла сразу все вываливать, а заначка никогда не помешает. Но Артем выпил за обедом немножко саке, немножко раздухарился, обстановка была душевной, и все вокруг показались добрыми и приветливыми, захотелось сделать кому-нибудь приятное, а кому делать приятное, как не императору всея Японии — ведь тот не проклял Белого Дракона, не обвинил во всех смертных грехах, а отнесся к нему по-доброму, по-человечески отнесся, вон, даже наградил веером цены немалой. «Ай, ладно!» — сказал сам себе Артем и достал из кармана подарок.