– Ну, иди с Богом. Охраняй, что ты там охраняешь.

Караульный, печатая шаг, вернулся к исполнению служебных обязанностей. Мы же с Вьюном дошли до кирпичной постройки. В штабе мы сразу приметили могучего Лавра, сидящего на подоконнике в конце коридора. Оказалось, он заступил вместо Перца дежурным по Славянскому Ордену. И тотчас Вьюн понеслась на встречу с возлюбленным, достигла его, и прочно повисла на крепкой шее штык-юнкера. Я же двинулся по ковровой дорожке постепенно. Знакомство со штабными дверьми могло пригодиться в будущем. Двери по имени Канцелярия и Гроссмейстер, и Перец и Могила ответили на мое рукопожатие холодно. Ни одна из них не открылась мне помимо той, что звалась Кардиналом. Та открылась полностью, Открыла все положительные и отрицательные стороны всего, что имела за собой. Наличие засова, распахнутого окна, погреба, голландской высокой печи, и цинковой купели, полной угля отнеслись мною к положительным сторонам. Отсутствие второго окна, и присутствие Словаря, курившего, лежа на заправленной койке в резиновых сапогах, отнеслись мною к отрицательным сторонам. Я предпочитаю два окна и терпеть не могу, когда кто-либо валяется на койке в грязной обуви. К тому же Словарь мог заметить, как в коридоре любезничают моя послушница со штык-юнкером. И все же я осмотрелся в поисках разводного ключа девять на двенадцать, каким обещал вышибить Владиславу Кондратьевичу мозги при нашей следующей встрече. Ключ искать было глупо. Разводные ключи редко доносятся до номеров, лишенных водопровода. Зато кочерга на поддоне оказалась чугунной. «Добрая чугунная кочерга, - прикинул я, взявши ее с поддона.
– Грех не воспользоваться»

– У тебя винный погреб вниз по лесенке. Красное «Монастырское» и «Бычья кровь» ящиков десять. С похмелья, помнится, ты любил сухарика принять. Там еще два копченых окорока и бадья соленой капусты. Там же свечи разного калибра. Пять ящиков. Еще три в часовне за алтарем. В буфете посуда пластиковая, пузырь коньяка за наше здоровье, сигареты «Rosstof» четыре блока. Закончатся, вели Перцу. Он принесет, - Словарь отщелкнул окурок в стену обители, и собрался, что называется, по-военному. То есть, я еще размышлял, как его ловчей крючком по темени приложить, а он уже махнул через подоконник на улицу.

– С новосельем, святой отец, - поздравил меня Гроссмейстер Словарь на безопасной дистанции.
– Ну, мне пора.

– К чертовой матери!
– напомнил я Словарю, куда ему пора.

– Ты на кого опять разорался? Вот оно, влияние казармы.

Я глянул назад. В проеме стоял штык-юнкер с послушницей на руках.

– Скоро будешь орать на собственное отражение. По личному опыту знаю. Особенно когда прыщик под носом вылезет.

– Ты что вцепился в нее? – спросил я Лавра, не остыв еще от встречи с Гроссмейстером Словарем.

– Через порог перенести, - смущенно ответил дежурный.

– Перенес уже. Поставь.

Лавр осторожно опустил возлюбленную на пол, а я продолжил профилактический осмотр помещения. Келья послушницы – угол 2х2,5 – была находчиво задернута полупрозрачно пленкой на кольцах, продетых сквозь упертую в стены штангу.

– Малюта распорядился?

– Перец.

– Знать-стать, чтобы злые бесы не попутали меня. Умница Перец.

За пленкой стоял пляжный лежак из древесины с чурочкой взамен подушки, свернутой в рулон циновкой и каким-то бабьим платком как одеялом. Так, видать, славянский унтер представлял себе сон послушницы. Возможно, и питаться Вьюн должна была деревянными палочками.

– Это он меня проверяет на силу воли, - хмыкнул штык-юнкер.

– Если он тебя проверяет, почему не ты из нас двоих Рахметов? – критически поинтересовалась Вьюн.

– Я Рахметов, - почесав затылок, признался Лавр.
– У меня отчим Рахметов. Записал под своей фамилией, когда паспорт вручали. Ты можешь с девичьей за меня выйти.

– А ты можешь за меня выйти?
– спросила ироничная послушница.

Лаврентий вопроса ее не понял, и обиделся. Вьюн между тем, выбрала из угла горшок с засохшим алоэ, зачем-то притащенным в нашу комнату или позабытым здесь прежними постояльцами, вытряхнула мертвое растение вместе с землей в окно и залепила в горшке отверстие для водостока жевательной резинкой.

– Нет, конечно, - рассуждала она при этом вслух.
– Ты не можешь за меня выйти. Никто не может за меня выйти. Придется мне самой выйти, а некуда. Дамская уборная в штабе, конечно, отсутствует. Придется в детство впасть. Горшок вполне подходящий. Может, вам если не за меня, то просто выйти?

– Выйдем, - сказал я Лаврентию.
– Есть разговор.

И вот мы с Лавром уже дымили на улице, пряча сигареты в кулак, точно старшеклассники рядом со школой. Дождь усилился.

– Лаборанта Максимовича задача на химии отыскать. Мы-то внешняя, в основном, охрана. Немцы - хозяин серьезный. Бывшим уголовникам больше доверяет сдерживать местную публику. Изнутри корпуса беретами охраняются. Там они живут. Их десятка полтора, но профи. Оружие у них реальное. Автоматы, помповые ружья, гранатомет раз видел.

– Еще, какие трудности?

– Сканеры на входах. Не везде, но есть. Глазную сетчатку прокатывают. Сигнализация везде, видеонаблюдение, само собой.

– Короче. Ты желаешь вырваться из Казейника вместе с нами, Лаврентий, или ты желаешь издохнуть здесь со славянскими отбросами? Желаешь ли ты, Лаврентий, жить с Вьюном долго ли, коротко, но по-людски? Не озираясь, что тебя Могила подрежет, а ее Перец изнасилует?

Штык-юнкер подкурил у меня следующую сигарету. Я понимал его. Что здесь ответишь?

– Тогда найди нам этого Максимовича. Найди его ради Оленьки, ради меня, ради себя. Но только найди, а иначе конец нам, Лаврентий Рахметов. А может и не только нам. Скорее всего, не только, Лаврентий.

– Кому еще?
– штык-юнкер, в котором высоты было метра за два, глянул на меня снизу вверх. Это не парадокс, уважаемый читатель. Это легкая аномалия.

– Приблизительно всем, - ответил я гиганту.