– Дмитрий однажды в состоянии легкого алкогольного опьянения или, проще сказать, пьяный в соску, за рулем «копейки» вместо первой заднюю скорость врубил. Главное, собаки в конуре не оказалось. Переехал конуру, снес баню, ну и багажник в хлам.

– Расчетливо. Полозов дождался, пока сука выйдет из конуры.

– Согласен. Хотя это был кобель, и он издох накануне.

– Я в нюансах плохо разбираюсь. Моя вторая теща говорила, что я нюансов не чувствую.

– А что чувствуете?

– Вонь. Жуткую вонь. Жутко мутит от нее.

– Тогда почесали, епископ.

Я смирился. Епископ, так епископ. Епископ тоже человек. Смирившись, я догнал Матвеева. Тем более, он внезапно замер. Путь нам отрезал мощный водопад хлеставший сверху. Расщепляясь о дно коллектора, водопад стремился дальше во всех направлениях.

– Крышку снесло, - сказал Матвеев.
– Следует подняться, и люк закрыть.

– Не следует. Над нами океан. Крышку, возможно, упавшее дерево сдвинуло.

И точно, что недавно. Иначе здесь было бы два утопленника.

– Вы очень сообразительная личность, епископ. Если успеем до развилки, мы спасены.

Продравшись сквозь водопад и вымокнув до нитки, мы почесали по коллектору как ошпаренные. Но и водопад не стоял на месте. Сначала уровень поднялся нам по лодыжки, затем по колени, затем по бедра. Я уже не чесал, а брел, натыкаясь периодически на Матвеева, зажигавшего следующий факел. Я потерял счет дням, ночам и неделям, когда по горло в холодной воде достигнул развилки. Матвеев достигнул ее по грудь. Подводная труба, схваченная чугунным коленом, гнулась вправо и вниз. Туда же устремлялись потоки Стикса. Пустой короб влево шел на подъем. Спасатель Матвеев осветил сухой док трескучим пламенем догоравшей пакли, заполз в него и протянул мне руку помощи. Потом еще долго мы сидели обессилевшие, спинами прислонившись к шершавому бетону коллектора.

– Выскочили, - сказал, наконец, Матвеев.
– Пока нижнюю шахту не затопит.

– Скоро затопит?
– прохрипел я, вздрагивая от холода.

– Вряд ли. Ассенизация до комбината тянется. Там подземные очистительные сооружения. Система отстойников. Каскад. Высота метров около двадцати.

– А здесь почему пустая коробка?

– Здесь трубу отрезали, когда Борис Александрович наладил полностью автоматизированную немецкую линию производства в старых пивных цехах. Автоматы редко испражняются. Пара сменных диспетчеров по нужде в кусты бегает. Менять ради них самую изношенную секцию было нерентабельно. Фильтры для отходов компактные. Прямо в речку чистят.

– Знаешь Бориса Александровича?

– Видал. Издалека. Его Митя знает. Когда мы с чеченцами бодались, тогда-то Ростов и скупил нашу малую отчизну. Жена Полозова работала технологом на комбинате. Борис Александрович узнал про их горе. Сынишку Митиного на лечение в Нюрнберг отправил. Операцию оплатил. Да поздно. Какие-то необратимые изменения в миокарде начались. Ростов и пересадку оплатил. Пока ожидали подходящее донорское сердце, мальчик умер. До Митиного прилета и жена отравилась. А сколько Полозов должен Ростову, он и сам не знает. Мне только известно, что Ростов на эту тему отказался разговаривать.

Все это было типично для Князя. Совершенно в его характере. Я помнил, как упорный жулик Борис Александрович отправлял за свои средства раненых борцов с бандитизмом на излечение в Швейцарию, а их многодетные семьи брал на материальное содержание, когда родное министерство стремилось отделаться мизерной компенсацией.

– И что было дальше?
– спросил я Матвеева.

– Дальше, - он достал спасенную за ухом папиросу, прикурил набитый кончик от издыхавшего факела, и положил его рядом на бетон.
– Дальше Дмитрий похоронил жену и сына, вернулся в Грозный и закрыл свой контракт. Пока закрыл, умудрился грохнуть какого-то полевого командира. Поехал в его село на газике, в одиночку вырезал охрану, пятерых боевиков, и пристрелил на собственном дворе. Чеченцы вендетту исповедуют. Им без разницы, что полевой урод двенадцать наших пленных бойцов замучил до смерти. Еще родственники духа выясняли, кто, да где, Митя вернулся домой. Ростов его начальником личной охраны взял. А дальше между ними что-то расклеилось.

– Что именно?

– Что-то, - факел умер, и я видел только вспыхивающий в темноте уголек папиросы Матвеева.
– Митя объявил себя анархистом, собрал отряд из местных мужиков покрепче, навел дисциплину. Чуть после я примкнул. И вот мы здесь.

Ясно, что у Мити с Князем расклеилось. Борису Александровичу Полозов стал нужнее в поселке, где его уважали и боялись. Митя был отличным противовесом для Славянского ордена. Орден, конечно, состоял на службе у Князя, но Ростову хорошо известны были нравы уголовников. И Полозов грамотно страховал своего хозяина от неприятностей. Князь хотел, чтобы комбинат его работал как часы. А я хотел курить. Сигарет я лишился. Догадливый Матвеев зубами оторвал сырой мундштук, и передал мне из темноты папиросу. Изможденные, но живые, и гордые собой, мы исполнили хором строевую песню: «Шагать осталось нам немного…».

Тогда мы не знали, что одному из нас взаправду осталось немного шагать. Через каких-то полчаса, когда мы выбрались по коллектору на Пивной остров, Матвеев был убит пьяными хлыстами. По-моему хлысты и сами не ведали, кто нанес ему смертельный удар булыжником по затылку. Они навалились на Матвеева кучей, и все с булыжниками. Последний раз я увидел спасителя моего лежащим в луже грязи на животе, и с окровавленными спутанными волосами. Я только выполз из бетонного колодца и кинулся к растерзанному телу Матвеева, от которого при явлении меня отпрянула вся рвань, как поскользнулся и был придавлен к земле чьим-то задом.